Сказки ненависти
Я проглотил бекон, съел без остатка яичницу с луком и третий по счету кусок пирога, пока Барт все жевал и жевал уныло, точно у него вовсе не было зубов. Пирог, ждущий его на тарелке, давно остыл, а Барт цедил апельсиновый сок с таким отвращением, будто это был яд. У старика на смертном одре и то лучший аппетит.
Барт бросил на меня враждебный взгляд и перевел его на маму. Я не мог понять: он так любит ее – как он может и ненавидеть одновременно?
С ним происходило что-то странное. Раньше он был застенчивым, замкнутым мальчиком. Но постепенно превращался во все более агрессивного, жестокого и подозрительного мальчика. Теперь он и на папу глядел так, будто тот совершил невесть что. Но его ненависть к маме неприкрыта и непонятна.
Неужели ему неясно, что у нас с ним лучшая мама в мире? Мне хотелось выкрикнуть это, чтобы узнали все и чтобы Барт вновь стал таким, каким я его знал. Пусть бы себе, как и прежде, играл в войну, бормотал что-то, убивал воображаемых врагов… Но куда исчезло его восхищение мамой, его любовь к ней?
Улучив момент, я поймал Барта у стены сада.
– Что, черт возьми, случилось, Барт? Отчего ты так злишься на маму?
– Я ее больше не люблю.
Он согнулся, расставил руки, как крылья, и превратился в аэроплан. Для Барта это было совершенно нормально, я не удивился.
– Уйди с дороги! – приказал он. – Самолет вылетает в Австралию! Сезон охоты на кенгуру!
– Барт Шеффилд, отчего ты всегда хочешь кого-то убивать?
Руки-крылья опустились, мотор заглох, и Барт смущенно посмотрел на меня. Он был таким красивым, когда солнце падало на его карие глаза, и таким маленьким, беззащитным.
– Не буду я убивать настоящих кенгуру. Я просто хотел поймать вот такого маленького-малюсенького и посадить в карман, чтобы он вырос.
Вот дурак! Тупица.
– Во-первых, у тебя нет в кармане соска, чтобы детеныш пил из него молоко. – Я насильно усадил его на скамью. – И потом, нам надо поговорить, как мужчина с мужчиной. Что тебя так тревожит, Барт, дружище?
– В большом-пребольшом, красивом-прекрасивом доме высоко-высоко в горах, когда прошел день, наступила ночь и пошел снег, – начался пожар! Языки пламени взлетали все выше и выше, красные и желтые, а снежные хлопья превратились в розовые… А в том большом-пребольшом доме жила старая-престарая женщина, которая никогда не ходила, никогда не разговаривала, и вот мой папа, мой настоящий папа, который был юрист, побежал спасти ее… Он не смог спасти ее, и он сгорел! Он сгорел, сгорел…
Ненормальный. Сумасшедший. Как жалко его.
– Барт, – начал вкрадчиво увещевать я, – ты же знаешь, что дядя Пол умер совсем не так.
Но к чему говорить ему это? Дядя Пол умер спустя несколько лет после рождения Барта. Спустя сколько? Я могу вспомнить дядю Пола, но не помню годы. Мог бы спросить у мамы, но не хочу снова тревожить ее этим. Я повел Барта к дому.
– Барт, твой настоящий отец умер, когда он сидел на веранде и читал газету. Он не умер при пожаре. У него было больное сердце, и это вызвало тромбоз коронарных сосудов. Вспомни, папа нам все объяснил.
Его глаза потемнели, зрачки расширились, и он яростно завопил:
– Я не о том отце говорю! Я говорю о моем настоящем папе! Он был юрист, он был сильным и большим, у него никогда не болело сердце!
– Барт, кто тебе все это наплел?
– Сгорел! – заорал он, вырываясь и протягивая руки, словно пытаясь в дыму найти выход из огня. – Это Джон Эймос мне рассказал! Весь мир был в огне! На Рождество загорелась праздничная елка! Люди бегали, кричали, наступали на упавших! И тогда этот огромный дом упал и поглотил собой всех, кто там остался! Мой папа умер, умер там!
Ну хватит. Пойду и все расскажу родителям.
– Барт, послушай-ка. Если ты не перестанешь ходить к соседям и слушать всякие идиотские истории, я расскажу обо всем родителям, и они пойдут к этим людям разговаривать о тебе.
Он закрыл веки, словно ему надо было разглядеть что-то в своем собственном воображении. Он будто высматривал там еще более достоверные детали. Потом его темные глаза открылись. Взгляд был бешеным и диким.
– Занимайся своим поганым делом, Джори Марке, или убирайся!
Он подобрал старую бейсбольную клюшку и внезапно запустил ею мне в голову. Он вышиб бы мне мозги, если бы я не пригнулся.
– Если заикнешься обо мне и бабушке, я убью тебя, пока ты спишь.
Он сказал это громко и холодно, глядя мне прямо в глаза.
Я почувствовал, что у меня волосы встают дыбом от страха. Неужели я его боюсь? Нет. Ведь он – мой младший брат. Я продолжал молча взирать на него. А он внезапно сбросил с себя всю браваду и схватился за сердце. Я улыбнулся: я-то знал его секрет. Он всегда таким образом избегал настоящего столкновения.
– Ну хорошо, Барт. Тогда я сам возьмусь за это дело. Я сам пойду к соседям и спрошу у них, почему старые люди позволяют себе забивать мальчишке голову всяким мусором.
Личина старика мгновенно спала с него. Губы его беспомощно раскрылись. Он с мольбой посмотрел на меня, но я решительно повернулся и пошел, точно зная, что он ничего не предпримет. Бамс! Я упал плашмя от тяжести, вспрыгнувшей мне на спину. Это был Барт. Я хотел было поздравить его наконец-то с быстрой и точной реакцией, но он принялся молотить меня кулаками по лицу.
– Ты больше не будешь красавчиком, – прошипел он.
Я нанес ответный удар, не посмотрев прежде, что он, оказывается, колотит меня вслепую, с закрытыми глазами, и при этом всхлипывает, как ребенок. И я уже не смог ударить вторично.
– Испугался, да? – Он оттопырил верхнюю губу и зарычал, весьма довольный собой. – Ну что, узнал, кто здесь хозяин? В глаз хочешь, да?
Тут уж я не выдержал и двинул его что было силы. Он упал, и я снова устыдился: ведь он становился сильным, только когда злился.
– Тебя надо проучить хорошенько, Барт Шеффилд, и я этим, пожалуй, займусь. В следующий раз подумай дважды, прежде чем угрожать мне, или это ты останешься без глаза.
– Ты никакой мне не брат, – всхлипнул Барт. Весь пыл сошел с него. – Ты мне брат только наполовину, а это все равно что не брат.
Он плакал навзрыд и подвывал. Грязными кулаками тер глаза, не находя выхода своим эмоциям.
