Я смотрела на ранку в ноге, как смотрят на собственный гроб. Подошло время делать Юти перевязку. Я сменила ему бинты и намазала свою ногу той же мазью – хуже все равно быть не могло. Ночью я задыхалась. Кожа стала фиолетовой, у меня поднялась температура. Я снова намазала ногу мазью и приняла горячую ванну, вытянув ногу, чтобы не замочить. В таком виде я встретила новый день. Мое тело покрылось розовыми пятнами. На следующий день – то же лечение. Но ранка стала чистой, зуд исчез. В тот день, когда Тонио вернулся на своем почтовом, я ждала его на летном поле в прогулочной обуви, без палки… И с Юти. Увидев выздоровевшего песика, он все понял.
– Да, нога прошла, но у меня все болит.
Муж поднял меня на руки и понес через все летное поле до машины.
– Недалеко от Бусбера.
Мы нашли его у девочек. Они предложили нам чаю. Араб был очень спокоен.
– Болезнь твоей жены и твоей собаки излечима. Женщине надо принимать ванны из молока. И тогда все пройдет.
Тонио принимал вместе со мной ванны из горячего молока. Так как этот способ лечения оказался дороговатым, мы смешивали коровье и козье молоко. Но я выздоровела.
– Я бы уехал с вами на острова… жена моя. Вы смысл моей жизни. И я люблю вас, как жизнь…
11 Премия «Фемина»
«Ночной полет» наконец-то появился в парижских книжных магазинах. Мы волновались за судьбу книги. Каждый день я покупала все авторитетные газеты: «Комедиа», «Фигаро», «Нувель литтерер». Вырезала хвалебные статьи и наклеивала их в тетрадь. Некоторые по нескольку раз, потому что мне нравились фотографии Тонио. Возвращаясь из рейса, он смеялся над одинаковыми фотографиями, одинаковыми статьями. А потом «Ночной полет» получил премию «Фемина». И стал главным претендентом на получение Гонкуровской премии. В «Гренгуаре» напечатали очень смешную карикатуру, на которой был изображен летчик с двумя крыльями, осаждаемый дамами, присуждающими премию.
Они перенесли сроки. Обычно премию «Фемина» присуждали после Гонкуровской, но в тот год дамы собрались раньше. Мы с Тонио были безмерно счастливы, получив эту награду.
Но издатель вызвал Тонио в Париж. Тонио начал думать, что вся эта шумиха слишком влияет на его свободу. Кроме того, он не мог каждый месяц требовать у авиакомпании отпуск. Ничего мне не сказав, он решил перестать летать. Внезапно он объявил об отъезде. И я поехала с ним…
* * *
На этот раз мы обосновались в Париже надолго. Квартира на улице Кастеллан уже не могла нас устроить. Но снять другую в то время было невозможно, да и цены оказались неправдоподобными. Приходилось подкупать консьержей, платить посредникам. Можно было обегать весь Париж и ничего не найти.
Нам повезло, и недалеко от дома Андре Жида мы набрели на прекрасную свободную квартиру. Правда, ее буквально рвали из рук, но мой муж был лауреатом премии «Фемина», и хозяин отдал предпочтение нам. Улица была очень приятной, окна квартиры выходили в сад. Но пришлось ждать несколько месяцев, пока она освободится.
Тонио засыпали приглашениями, встреча следовала за встречей, бесконечные визиты к дамам из жюри «Фемина», фотографам, вокруг толпились поклонники и поклонницы… Успех рос день ото дня. Дальние родственницы, которые до того знать его не знали, требовали к себе знаменитого писателя. Они даже – небывалое дело – приходили поздравить его с днем рождения! Назойливые обожательницы лезли из всех щелей. Я не могла запомнить столько имен, мы пропускали более половины встреч. Тонио бросил писать, его жизнь проходила на людях. Ни разу нам не удалось пообедать вдвоем.
В конце концов одна из его дальних родственниц отвезла нас в свой замок в шести часах езды от Парижа. Наконец-то зелень, покой, огромные холодные комнаты со старушками у камелька, я была очарована.
Но эта поездка закончилась слишком быстро, и снова – возвращение в кошмарный Париж. Мой муж постоянно разговаривал по телефону, даже в ванной. Мои нервы не выдерживали. Вечерами приходилось ехать в Довиль, в Онфлер или в Багатель. Во всей этой беспорядочной езде туда-сюда не было никакого смысла. Поговаривали о том, чтобы на волне популярности снять фильм по «Южному почтовому» во Франции и по «Ночному полету» в Америке. Издатели, журналисты, литературные агенты сидели у него на голове. Мы ни на минуту не оставались наедине. В три часа ночи, когда телефон наконец замолкал, Тонио засыпал мертвым сном, а на рассвете телефон снова начинал трезвонить. При этом у нас не было никакой секретарши, и мы оба уже выбивались из сил. После тишины белых домиков в Марокко и страха ночных полетов я стала чуть ли не истеричкой. Тонио тоже частенько спрашивал меня: «Что же делать?»
Он не мог и десяти метров пройти по улице, чтобы не встретить кого-нибудь из господ интеллигентов, проводящих время в кафе, вроде Леона Поля Фарга и других… Так что они продолжали выпивать и беседовать. Это был ад. Никакой семейной жизни, никакого времени на размышления, мы жили как на витрине… для публики.
Но Тонио слишком любил небо. Он знал, как изменяются облака, как может подвести ветер… Он видел себя на вершине славы, но знал, что все жадно следят за ним и втайне надеются на головокружительное падение сегодняшнего победителя…
Вот почему однажды он решил сбежать из Парижа. Но теперь это оказалось сложнее, чем раньше. Ривьеру, великому Ривьеру (иными словами, Дидье Дора, директору «Аэропосталя») угрожали самым худшим: тюрьмой… Лжесвидетельства, ложные показания. Его обвиняли в том, что он ворует почту. Сняли с поста директора «Аэропосталя» в Тулузе. Объявили мошенником. Шомье [17] тоже был осужден. Дора и Шомье – два человека, честность которых не вызывала сомнений. Газеты писали только об этом процессе. Мой муж держался достойно, он полностью сохранил доверие к обоим. И оказался прав. Настоящий мошенник был обнаружен, как в романах про Шерлока Холмса, а Дора и Шомье оправданы. Но компания сменила владельца. Она перешла в руки государству, и теперь, чтобы снова начать летать, надо было соответствовать новым – драконовским – нормам. Тонио не стал бороться. Один авиаконструктор попросил его приехать в Сен-Лоран-де-ла-Саланк, недалеко от Тулузы, чтобы усовершенствовать новый образец самолета. Тонио согласился. Он сообщил мне, что снова берется за работу, но эта работа будет посложнее. Несколько экипажей уже утонули, испытывая этот образец. Конструктор немного изменил двигатель и хотел подвергнуть самолет новым испытаниям с новой командой. Тонио уехал в Сен-Лоран. Сказал, что будет жить в гостинице «Лафайет» в Тулузе, и умолял меня остаться в Париже. Стояла зима, но квартиры отапливались только каминами. Я была слишком слаба, так что Тонио снял мне номер в очаровательной гостинице «Пон-Руайяль» на левом берегу Сены.
У меня началась астма. Я не очень хорошо понимала, что это за болезнь. Последний подарок Марокко: песок в легких. Я задыхалась, мне казалось, что я умираю. Муж уехал в Тулузу уже неделю назад, я сходила с ума. Никаких новостей. Я попросила свою сестру приехать из Центральной Америки ко мне на помощь, и через две недели она высадилась в Гавре. Тонио наконец позвонил. Его голос был сонным и вялым… Потому что ночью он писал или делал то, что ему нравилось, а днем работал в Тулузе. Он мало летал на своем самолете, который постоянно ломался…
