Эти зимние поездки были прекрасными, и я повторял их так часто, как только мог.
В сильные холода центральное отопление наших жилых и служебных зданий функционировало лучше, было так тепло, что мы могли сидеть на работе и дома без верхней одежды. Время от времени, когда лопалась труба или не подвозили уголь, становилось хуже. Но мне посчастливилось работать в железнодорожном тресте, а наше управление получало уголь сразу после военных и ГПУ Поскольку наши дома были самые теплые, в них было больше всего крыс. Особенно большими массами крысы появлялись в бюро, где каждое утро организовывалась крысиная охота, при которой треугольники и линейки — принадлежавшие государству и поэтому, на взгляд товарищей не заслуживавшие заботы — швырялись во все углы.
Зимой я иногда ходил в сопровождении русских товарищей в театр, кино или на концерт. Все это, конечно, была провинция. Лучше всего был театр, и даже если на сцене можно было увидеть только пропагандистские пьесы Максима Горького и его учеников, то игрались они неплохо; театральная игра у русских в крови. Но тем хуже было кино. Самые лучшие и знаменитые русские картины я смотрел раньше в Берлине, а здесь, в Новосибирске, кроме местных скучных пропагандистских глупостей, имелся только стародавний американский кич.
Концерты тоже были весьма средними, исполнялась, как это ни странно, только романтическая европейская музыка, начиная с Пуччини и д'Альберти. Шуберт тоже значился в первом ряду, и каждый певец исполнял колыбельную Моцарта «Спи моя крошка, усни…» Русские размякали.
Театральное здание, в котором проходили представления, было маленьким, уродливым и очень редко полным.Этоне помешало городу построить новый гигантский театр на 4000 мест, коробка которого уже была готова. Неслыханное безумие, которое горько отомстит за себя.
Я чувствовал себя теперь более или менее хорошо, но в начале февраля в городе появился вечный спутник русской зимы — сыпной тиф. Конечно, я знал, что в России есть много болезней, которые в Германии были мне известны только по названиям. Прежде всего, брюшной тиф летом, от которого я был защищен прививкой. Было много малярии, холера и то тут. то там отдельные случаи чумы. Но хуже всего был сыпной тиф, о котором я раньше едва слышал.
За короткое время эпидемия так распространилась, что кино и театр пришлось закрыть. Это произошло, когда число ежедневно доставляемых в больницы людей перешло за сотню, потом оно быстро выросло до 200, 250, 280, 300 в день, и держалось на этом уровне целых два месяца. Сколько бедняг отдало концы от этой ужасной болезни, не знал никто, потому что число больных, доставленных в больницы, составляло, естественно, малую долю от всех. Как сказал мне главный врач Новосибирска, 40 % доставленных в больницы людей умирает. Надо сказать, что для нас. иностранцев, время эпидемии было особенно тяжелым. Одна мысль о том, что от этой болезни не существует прививок и действенных методов лечения, была крайне неприятной.
Как известно, сыпной тиф — это болезнь крови и распространяют ее в первую очередь платяные вши. Через 14 дней после заражения начинается высокая температура, и в течение следующих трех дней появляется ужасная красная сыпь, по которой только и можно точно определить болезнь. Дальше все зависит от ухода. Только очень здоровое сердце может противостоять болезни, и только если будет замечен момент кризиса и укол, поддерживающий деятельность сердца, будет сделан в нужный момент. Понятно, что в таком городе, как Новосибирск с его слишком маленькими больницами и недостатком обученного персонала, многие из доставленных в больницы людей умирали просто от недостаточного ухода. Больницы могли обеспечить питанием только 20 % больных. Всем другим родственники должны были каждый день носить еду. Сколько несчастных пролетариев было при этом просто забыто!
Когда однажды наша хозяйка совершенно спокойно сказала, что старую маму, которая всегда ела с нами, увезли в больницу с сыпным тифом, кусок застрял у нас в горле. Стало очень неуютно. И еще неуютнее было наблюдать, с каким равнодушием даже образованные русские предоставляют родственников своей судьбе. Каждый день мы спрашивали у нашей хозяйки, как чувствует себя мама, — и каждый раз получали ответ, что она еще не нашла времени ее навестить. Вместо того чтобы все бросить и ухаживать за матерью, она почти совсем об этом не думала.
Борьба с эпидемией проводилась с большой энергией. Предприятия и учреждения выделяли 10 % своего персонала для ухода за больными и профилактических мероприятий. Дома дезинфицировались, и всюду, где имел место случай заболевания, назначалась большая чистка.
Нашу одежду, шубы, кровати и полы мы посыпали нафталином, сильно пахнущим порошком против вшей. Все вокруг воняло этим средством.
Бездомные дети, «беспризорники», которые холодной зимой вечерами просачивались в парадные, на лестницы и в коридоры, чтобы спастись от мороза, безжалостно выкидывались на улицу. Завшивленные, они тащили за собой болезнь.
Постепенно среди нас воцарилось что-то вроде психоза, безобидный клопиный или блошиный укус приписывался тифозной вши и с юмором висельников мы высчитывали друг другу день похорон. Только в апреле, когда холода пошли на убыль, люди сняли тяжелые меха и снова начали мыться, эпидемия отступила.
«Эпидемия побеждена, население вымерло». — говорили русские.
Я в это время снова заболел тяжелым бронхитом, с температурой до 40 градусов. Такого у меня никогда не было, и должен сказать, что, когда начался озноб, я думал только о сыпном тифе. Из-за этой болезни, которая снова продержала меня 14 дней в постели, я не смог поехать с 10-дневной экскурсией инженеров в Кузбасский угольный район по новой железнодорожной линии из Новосибирска в Ленинск. Правда, такая поездка посреди зимы оказалась неслыханно трудной, и хорошо, что я вынужденно остался дома. Но мне, конечно, хотелось бы самому убедиться в «грандиозном» строительстве угольной промышленности и самому поглядеть, соответствует ли действительности то, о чем не писалось ни в одной газете, но о чем постоянно рассказывали и русские, и иностранцы: о том как плохо и трагически продвигаются там работы. Прокатные цеха были построены, но не запущены. Доменные печи были возведены, но не разжигались. Вместо этого в Прокопьевске горела целая гора с лучшим углем в мире. Шахты затапливало, поезда сходили с рельсов. ГПУ постоянно приезжало из Новосибирска, чтобы искать виновных там, где их не было, конструировать акты саботажа там, где причиной была глупость.
Я знал, как работает и как организовано мое собственное управление; я понимал, почему все не удается.
«Бывшие»
Женщины. Письма. Пропаганда. Прощание.
В начале апреля длинная зима подошла к концу, а вскоре заканчивался и оговоренный контрактом год моей работы. За месяц до истечения контракта я должен был заявить о его расторжении, иначе он автоматически продлевался еще на год. Как ни интересна мне была Сибирь, но здоровье было дороже, и я не стал рисковать еще одним годом. Однако не хотелось покидать Россию, не предприняв еще одного большого путешествия по азиатскому югу. После долгих обсуждений мне разрешили взять оговоренный контрактом отпуск, но только после того, как я пообещал закончить мои проекты и провести их через все согласования. Это мне действительно удалось, и успех следовало не в последнюю очередь отнести за счет пустых пачек от сигарет из фольги, которые я всегда носил с собой и раздавал важным людям. Последние дни пролетели в напряженной работе. Я метался от чиновника к чиновнику.
