В то далекое и душноватое июльское утро 1957-го я вроде внимательно слушал моего наставника – но мало чего понимал.
То есть слова существовали сами по себе – как и я сам, продолжая пребывать вне всякой связи с ними…
Итак, помолчав, продолжал Макс Петрович, некая тринадцатилетняя девочка по имени Маргарет Роуз Виндзор однажды прочла в газете «The Guardian» о некоем мальчике, тоже тринадцати лет, позорно распятом в Москве на кресте.
Буквально шокированное античной жестокостью сталинского режима юное существо стало жадно ловить любую информацию о далеком и несчастном ровеснике.
От потолка до пола стены ее спальни были оклеены фотографиями нового юного мессии (как она меня именовала) и во всех своих интервью она с таким проникновением повествовала о его (моих!) невыносимых страданиях, словно это она (а не я!) на протяжении трех лет подвергалась крестным мукам.
– Между тем, пока ты себе кайфовал на кресте, – незло пошутил Макс Петрович, – девочка превратилась в очаровательную семнадцатилетнюю леди и… – тут Альцгеймер помедлил, – приехала к нам в Москву в составе английской делегации молодежи якобы для участия в фестивале, на самом же деле – для встречи с тобой!
И опять я не знал, что мне думать и как реагировать – настолько все это казалось невероятным.
52
Не будучи профессиональным писателем, я и не ставил себе целью при описании собственной жизни что-то домыслить для пущей убедительности, укрупнить или высветить; я лишь хотел бы по мере сил последовательно и правдиво изложить некоторые судьбоносные факты моей биографии.
Возможно, с одной стороны, вся эта влюбленность юной принцессы в далекого незнакомого мальчика (пускай и распятого!) имела вид дури и безумия, однако с другой – и с чем приходилось считаться! – то были дурь и безумие существа венценосного, избранного Судьбой и Богом.
Два последних слова – Богом и Судьбой – старый разведчик, как мне показалось, произнес не без внутреннего трепета…
Насколько я понял со слов Альцгеймера, нашей с Маргарет встрече в Москве предшествовали трудные многомесячные межправительственные переговоры.
У меня голова пошла кругом от одного перечисления тайных и явных дипломатических встреч, их тем и проблем по обеспечению безопасности королевской особы на воде, в воздухе и на суше, а также по немедленному удовлетворению всех ее желаний, включая встречу со мной.
Что касается меня, то английских господ особенно занимал вопрос моего психического самочувствия после стольких лет на кресте.
Как раз в этом плане, насколько я понял, Альцгеймер решительно поручился за меня…
Наконец, ровно в полдень меня повезли на задание – в черной машине с черными, задернутыми наглухо шторками и черной повязкой на глазах.
Наша первая встреча с принцессой, по договоренности сторон, должна была состояться в новом открытом бассейне «Москва», чудом, как мне казалось, возникшем на месте снесенного храма Христа Спасителя.
Никакого подтекста, как мне объяснил Макс Петрович, в том не было – исключительно забота о нашей с принцессой безопасности.
Просто, сказал он, в купальнике бомбу не спрячешь!
Насколько я понял, накануне нашей встречи выселили и увезли в неизвестном направлении жителей ближайших домов, замуровали проемы окон и входы в подъезды, а по крышам рассыпали снайперов.
К бассейну «Москва» нас с Альцгеймером провели запутанными подземными переходами, минуя турникеты станции метро «Кропоткинская», через потайную дверь в бетонной стене, справа от касс.
На мгновение мне показалось, будто в толпе промелькнуло женское лицо, похожее на лицо матери моей.
Я было рванулся за ней – но Альцгеймер меня удержал.
– Я тебе говорил, что ее растоптали на похоронах Сталина, и даже показывал фотографию из городского морга! – напомнил Макс Петрович.
В самом деле, едва меня сняли с креста, моим первым вопросом было: где мать моя?
Помню, тогда же меня потрясли два слова – полное добра существительное: люди и страшный глагол во множественном числе: растоптали…
В мужской раздевалке старый разведчик предложил мне защитного цвета трусы с пылающей спереди эмблемой серпа и молота.
– К лицу! – похвалил мой купальный костюм Макс Петрович и строго напутствовал: – С Богом!
53
О, я сразу ее узнал!
Наяву, в цветении солнечных бликов она мне показалась существом еще более нереальным, чем это было во сне.
– Мой воин, мой Бог! – восторженно закричала принцесса и стремительно увлекла за собой на самое дно водоема.
Я даже вздохнуть не успел.
Должно быть, заметив, что я не дышу, она обвила мою шею лианами рук и прильнула устами к моим устам, поделившись со мной воздухом.
Так, ласкаясь и трепеща, мы с ней погружались все глубже в нереальные пучины бассейна «Москва».
Вокруг нас хороводом кружились прелестные стайки тропических рыб, плавали парами каракатицы, мерцали морские звезды, степенно, с фасоном скользили длиннохвостые леопардовые акулы (о, только не спрашивайте у меня, откуда акулы в бассейне «Москва» – я не знаю!).
– Я тебе нравлюсь? – беззвучно кричала принцесса (я точно угадывал звуки, стекавшие с ее чуть припухлых чувственных губ).
– Да, очень! – шептал я в ответ (и она меня тоже, казалось, слышала и понимала!).
– И ты очень – мне! – восклицала принцесса, изящно извиваясь и пританцовывая в толще воды. – С той самой минуты, как только!.. Как только я увидела тебя на кресте, – уточнила она, – на обложке журнала «TIME»!.. Тогда-то я сразу себе и сказала: он – очень!.. Он-он, я сказала, мне – очень!
В ту минуту меня удивила и тронула искренность, с какой эта царственная английская особа, почти небожитель, признавалась в любви беспородному русскому юноше.
…В самом деле, откуда ей было знать о моем истинном происхождении – я и сам знал о нем лишь понаслышке со слов матери моей и вспоминал, как о чем-то бывшем не со мной…
