Генри смутился. Он увидел, какой радостью блеснули глаза девушки. Не найдя в себе сил возразить, он понимал, что выдает свои симпатии к чужой невесте. О том, что нынешней осенью Парирау станет женой Тауранги, он узнал, когда, навалявшись и набегавшись до изнеможения, они ходили пить к ручью.
«Неужели он настолько благороден, что ради меня готов подавить ревность? — в смятении думал Генри, шагая рядом с Тауранги по тропке, ведущей к подножью лесистой горы. — Как внимательно посмотрел он на меня, когда в игре я нечаянно обнял Парирау. Будь я на его месте, мне было бы сейчас не по себе. Или они просто не знают, что такое ревность?»
Восторженный возглас девушки, ушедшей далеко вперед, помешал ему додумать. Парирау стояла на коленях у старого дерева, похожего на разлапистый тис со срезанной верхушкой, и отчаянно махала им рукой. Увидев, что Тауранги и Генри прибавили шагу, она опять склонилась над торчащим из земли сплетением узловатых корней, стараясь что-то рассмотреть.
Когда друзья приблизились, она подняла голову. Щеки ее горели.
— Киви! — прошептала она, указывая на темнеющее меж корнями отверстие, похожее на нору.
Лицо Тауранги хищно заострилось, глаза блеснули. Он опустился на колени рядом с девушкой и, отложив ружье, принялся осматривать траву у входа в норку. Генри показалось, что юноша обнюхал ее.
— Киви, — пробормотал Тауранги и посмотрел вверх, на густой шатер, шелестящий над головами. Прислонив ружье к стволу, он встал и обошел дерево кругом, внимательно оглядывая его. Затем, цепляясь за еле заметные выступы, полез по стволу, пока не ухватился за нижний, уже засохший сук.
Через несколько секунд он спрыгнул вниз, держа в руке гибкую ветку. Очистив ее ножом — подарком Генри — от сучков и оставив на конце жесткую кисточку, Тауранги лег грудью на траву и начал медленно просовывать ветку в нору. Парирау и Генри, затаив дыхание, наблюдали за его манипуляциями.
И вдруг под землей раздался тихий писк. Тело Тауранги напряглось.
— Аах! — выдохнул Тауранги, молниеносно хватая за ногу киви, выскочившую из-под корней.
Парирау пронзительно взвизгнула и вскочила на ноги.
— Возьми! Это тебе, Хенаре, — сказал Тауранги, обеими руками протягивая странное существо.
Так вот она какая, знаменитая ночная птица киви! Генри бережно принял из рук друга попискивающую от ужаса птичку и с любопытством осмотрел ее со всех сторон.
Поистине остроумна природа, если она смогла придумать настолько смешное, ни на что не похожее существо. Курица без хвоста и без крыльев, птица, у которой перья больше напоминают рыжие волосы, трогательно неуклюжая, с длинным носом, заменяющим ей трость, с трехпалыми голенастыми лапками и длиннющими мохнатыми бровями… Как жалобно смотрят ее круглые глазки, они вымаливают у Генри прощения неизвестно за что, а клюв-то щелкает, да только разве может он кого-нибудь испугать?
Генри стало жалко птичку.
— Тауранги, — тихо сказал он. — Можно я выпущу киви?
Улыбка застыла на лице Тауранги, широкие брови поползли вверх. Парирау даже рот приоткрыла — настолько необъяснимыми казались слова молодого пакеха.
— Киви… вкусное мясо… — пробормотал потрясенный Тауранги.
— Друг, я хочу выпустить эту птицу, — упрямо повторил Генри. — Ты подарил мне киви? Или я ошибся?
— Это твоя киви, Хенаре, — пробормотал Тауранги, отводя глаза.
Генри разжал пальцы. Почувствовав свободу, птица рванулась и, кувырнувшись, упала на траву. По-старушечьи сгорбившись, вытянув шею и далеко выбрасывая свои шероховатые голенастые ноги, она кинулась к гнезду.
Парирау расхохоталась. Тауранги и Генри, сердитые, насупленные, показались ей настолько уморительными, что девушка, как ни старалась, не в силах была совладать с собой: она крутила головой, шлепала себя по бедрам, затыкала ладонями рот — и продолжала давиться смехом.
Успокоившись, она вытерла прядью слезы и жалобно сказала:
— Не надо сердиться. Парирау совсем не хотела смеяться. Это смеялся нехороший дух, он забрался Парирау в рот, но теперь уже все, ушел.
Когда они двинулись дальше, девушка, чувствуя себя виноватой, отстала и плелась сзади, пока Тауранги, остановившись, не позвал ее.
— Парирау, — вполголоса сказал он. — Осмотри эти кусты. Я вижу след.
Генри взглянул, куда указывал палец Тауранги, и ему показалось, что в гуще низкорослого кустарника с листьями, как у акации, прячется что-то живое. Он не ошибся. Парирау не успела сделать и десяти шагов, как верхушки кустов зашевелились, послышалось озабоченное похрюкиванье и на лужайку, прямо перед девушкой, выскочила… самая обыкновенная домашняя свинья с выводком длинноногих поросят.
Тауранги молниеносно вскинул ружье и тотчас опустил его: стрелять было опасно. Парирау поняла это и метнулась в сторону, но было уже поздно: поросячье семейство с истошным визгом ринулось назад. Некоторое время в глубине кустарника был слышен топот и треск, потом стало тихо.
— Много-много мяса, — с сожалением произнес Тауранги. И, подумав, добавил: — Нести на спине было бы тяжело.
Он закинул ремень ружья за плечо и вздохнул.
Деревья, до сих пор лишь изредка встречавшиеся на их пути, на пологом склоне холма попадались все чаще. Не прошло и четверти часа, как они, сами того не заметив, очутились в девственном лесу. С каждым шагом заросли смыкались плотнее, а тропинка делалась уже. Идти по ней можно было лишь гуськом: впереди Тауранги, за ним Генри и последней, все время отставая и порой пропадая из глаз, Парирау.
С восхищением рассматривал Генри гигантские сосны каури. Их ровные, гладкие стволы могучими колоннами уходили ввысь, так что невозможно было разглядеть, кончаются они где-нибудь или нет. Мощные ветви начинались тоже необычайно высоко, ярдах в тридцати от земли, а стволы каури у основания были настолько толсты, что охватить их не смогли бы десять человек. Рядом с каури стройные пальмы никау и даже кряжистые тисы казались карликами.
В лесу настроение у Тауранги заметно улучшилось, горечь, вызванная охотничьими неудачами, мало-помалу рассосалась. Заметив, что друг повеселел, Генри принялся расспрашивать его обо всем, что казалось ему заслуживающим внимания. И прежде всего — о птицах, которых здесь было огромное множество и такое великое разнообразие, что, казалось, среди них нет и двух одинаковых.
Сначала Тауранги отвечал односложно, но потом разговорился и сам стал выискивать в ветвях птиц, которых Генри не замечал. Тауранги говорил о птицах всерьез, как о существах, способных, подобно людям, думать, чувствовать, хитрить, лгать и притворяться.
— Смотри, Хенаре, — говорил он, осторожно отстраняя ружейным стволом узорчатый лист серебристого папоротника. — Ты видишь, вот там, на сломанной ветке сидит длиннохвостый зеленый попугай? А пониже и чуть вправо — другой попугай, с красной грудью. Они очень не любят друг друга и стараются не встречаться. Если Хенаре хочет, я расскажу почему.
