Раз он так все это высказал, отказать было никак нельзя. Я вынул все свои никели и даймы и вручил христианину. Он сунул мне в руки веревочку и исчез — так быстро, что я даже не заметил, куда он делся.
Но я был очень горд моим теленком, хотя и вышло, что я невольно воспользовался положением и обидел его бывшего хозяина — который был христианин, что, как следовало из его слов, здорово затрудняло ему жизнь. Я потянул теленка за веревочку, подвел к дедушке и показал ему. Казалось, дедушка не очень обрадовался теленку, но я догадался, что это, наверное, потому, что теленок мой, а не его. Я сказал дедушке, что он может считать половину теленка своей собственностью, потому что мы с ним, можно сказать, все равно что партнеры. Но дедушка только хмыкнул.
Толпа вокруг политика стала рассеиваться, так как все уже, можно сказать, согласились, что лучше всего будет послать политика в город Вашингтон для обуздания католиков. Политик раздавал листки бумаги. Хотя мне он не дал листка, я нашел валявшийся на земле. Там была его фотография, на которой он улыбался как ни в чем не бывало (будто в городе Вашингтоне все хорошо) и выглядел удивительно молодо.
Дедушка сказал, что готов идти домой. Я положил фотографию политика в карман и повел теленка вслед за дедушкой. Продвигаться было довольно трудно: теленок едва переставлял ноги. Он пошатывался и спотыкался, и я тянул за веревочку изо всех сил. Я боялся, что тяну слишком сильно, и мой теленок упадет.
Я уже начинал беспокоиться, удастся ли мне вообще довести его до дома, и заподозрил, что, может быть, теленок больной… хотя и стоит в сто раз дороже цены, которую я за него заплатил.
Когда мне удалось взобраться на вершину первого гребня, оказалось, что дедушка уже почти спустился в ложбину. Я понял, что сильно отстал и сейчас потеряю его из виду, и я закричал:
— Дедушка! Ты когда-нибудь встречал католиков?
Дедушка остановился. Я потянул теленка что было силы, и расстояние стало сокращаться. Дедушка дождался, пока мы с теленком его догоним.
— Одного видел как-то, — сказал он, — в столице департамента.
Мы с теленком поравнялись с ним и изо всех сил отдыхали.
—.. Одного видел, — продолжал дедушка, — и, пожалуй, он был не такой уж страшный… хотя, как я понял, у него что-то не заладилось… воротник у него был перекручен задом наперед, так что, скорее всего, он был здорово пьян, раз этого не замечал. В остальном он мне показался довольно безобидным. Дедушка сел на камень, и я понял, что он собирается над этим поразмыслить, чему я был очень рад. Мой теленок вытянул передние ноги и порядочно задыхался.
— Так или иначе, — сказал дедушка, — если взять нож и целый день потрошить политика, то и тогда не найдешь ни крупинки правды. Ты наверняка заметил, что сукин сын ни слова не сказал о том, чтобы отменить налог на виски. Или о ценах на кукурузу. И вообще — ни о чем важном.
Что было правильно.
Я сказал, что заметил, что сукин сын не сказал ни слова.
Тут дедушка мне напомнил, что новое выражение «сукин сын» — бранное и абсолютно не годится в употребление при бабушке. Дедушка сказал, а священники с монахинями пусть себе спариваются хоть целыми днями. Он сказал, это их личное дело, которое его ни капли не касается и волнует ничуть не больше, чем спаривание оленей и олених.
Что же до того, чтобы скармливать приплод собакам, никогда, сказал дедушка, не наступит день, когда олениха — или женщина — отдаст своего детеныша собаке, так что он знает, что это ложь.
И это правильно.
Я почувствовал, что мое отношение к католикам начинает меняться к лучшему. Дедушка сказал, что нет никакого сомнения, что католики хотят добраться до власти… но, сказал он, если у тебя есть боров и ты не хочешь его лишиться, позови его сторожить дюжину добрых людей, каждый из которых не прочь его украсть. Тогда, сказал он, боров будет в такой же безопасности, как у тебя на кухне. В городе Вашингтоне, сказал дедушка, все такие мошенники, что должны постоянно друг за другом присматривать.
Дедушка сказал, что добраться до власти пытаются многие, и собачья грызня продолжается в любом случае, с католиками или без. Он сказал, что хуже всего в городе Вашингтоне то, что в нем слишком много проклятых политиков.
Дедушка сказал, что, хотя мы и ходим в церковь баптистов-ортодоксов, он меньше всего хочет видеть ортодоксов у власти. Они, сказал дедушка, запретят виски ко всем чертям, — кроме, может быть, малой толики, которую припрячут для себя. Он сказал, оказавшись у власти, они засушат всю страну.
Я тут же понял, что, помимо католиков, есть и другие опасности. Если к власти придут ортодоксы, у нас с дедушкой отнимут наше ремесло, и, вполне может быть, мы умрем с голоду.
Я спросил дедушку, не может ли быть такого, что воротилы и толстосумы, которые стряпают виски для любителей пахучих бочек, тоже хотят прийти к власти, чтобы убрать нас с дороги, — имея в виду, какой урон мы наносим их доходам. Дедушка сказал, что, без всякого сомнения, они только об этом и думают, давая взятки политикам практически каждый день в городе Вашингтоне.
Дедушка сказал, что точно можно сказать только одно: индеец никогда не придет к власти. Что, скорее всего, верно.
Пока дедушка говорил, мой теленок лег на землю и умер. Он осел на бок, и все было кончено. Я стоял к дедушке лицом, держа в руках веревочку. Дедушка вытянул руку и указал мне за спину:
— Твой теленок умер.
Он так и не признал себя владельцем половины теленка.
Я опустился на колени и попытался приподнять теленку голову, помочь ему встать на ноги, но он повис у меня на руках. Дедушка покачал головой:
— Он умер, Маленькое Дерево. Когда кто-то умирает… Умер значит умер.
Теленок вправду умер. Я сел на корточки и посмотрел на него. Пожалуй, в моей жизни, сколько я себя помнил, наступил самый тяжелый момент. Не стало пятидесяти центов, и больше не будет красной с зеленым коробки конфет. А теперь нет и моего теленка, — который стоит в сто раз дороже, чем я за него заплатил.
Дедушка вытащил из-за голенища длинный нож, вспорол теленку живот и извлек печень.
— Видишь, печень вся в пятнах: теленок был больной. Нам нельзя его съесть.
Мне показалось, что нельзя сделать уже ничего на свете. Я не заплакал, но удержался с большим трудом. Дедушка стал на колени и снял с теленка шкуру.
— Пожалуй, бабушка даст тебе дайм за шкуру, — сказал он, — скорее всего, она найдет ей применение. А сюда мы пошлем собак… они могут съесть теленка.
Похоже, это было все. Ничего больше нельзя было сделать. Я брел за дедушкой по тропе — со шкурой моего теленка в руках — до самого дома.
Бабушка ничего не спросила, но я ей объяснил, что не могу положить пятьдесят центов обратно в кувшин, потому что потратил их на теленка — которого у меня нет. Бабушка дала мне за шкуру дайм, и я положил его в кувшин.
