Подпись под рисунком в правом нижнем углу гласила: Капицкий, что заставило Фрица Сарразина вспомнить о герое одного из романов Генри Егера по имени Лапицкий; действие в этом романе разворачивается как раз в тюрьме Брухзал. Послезавтра — сочельник. Сарразин раскрыл “Шпигель” и попробовал почитать.
Аденауэр наконец сложил с себя и должность председателя партии. Людвиг Эрхард, бундесканцлер: “Некоторые проблемы, остававшиеся нерешенными на протяжении четырнадцати лет, не могли быть решены или во всяком случае решены полностью за недолгий срок моего пребывания в должности”. Некий профессор Йозеф Нехер полагает, что на Олимпийских играх в Мехико, несмотря на высокогорное местонахождение мексиканской столицы, удастся обойтись без человеческих жертв.
Сарразин прервал разом и чтение, и молчание.
— Я ведь был однажды в Брухзале. В самой тюрьме.
— Ах вот как! Ну и что?
Газета интересовала Сью куда больше.
— Мне захотелось посмотреть камеру, в которой сидел Карл Гау.
— Ага.
— Страшно было даже представить себе, что он просидел в одиночке двенадцать лет.
Фриц Сарразин принялся перелистывать журнал дальше. На фото к одной из статей его внимание привлекла спортсменка Хайди Библ, показавшаяся ему в какой-то мере похожей на Сью. Прежде всего, ровной, чуть ли не прямой линией бровей. На мраморный подоконник панорамного окна, над плоскими отопительными батареями, Сью выставила множество цветочных горшков. Сарразин отодвинул парочку в сторонку, сел на плиту, протянул руку, погладил жену по ноге, перекинутой на другую, погладил сверху вниз, от бедра к стопе, снял домашнюю туфлю и погладил пятку. Теперь она наконец взглянула на него, а он повел рукой в обратном направлении, вплоть до внутренней стороны бедра, повел по нежной, еще теплей после сна коже.
— А ты вообще-то про Карла Гау слышала?
Он поцеловал ее в колено, и она с улыбкой покачала головой.
— Давай рассказывай!
— Уголовное дело доктора Карла Гау было самым странным и таинственным за весь период перед первой мировой войной. Фактическое развитие событий выглядело так: вдове тайного советника медицины Молитора, весьма состоятельной даме, жившей на роскошной вилле в Баден-Бадене и игравшей заметную роль в жизни города-курорта, однажды вечером позвонили и попросили зайти на главный почтамт, потому что нашелся, якобы, отправительный формуляр некоей депеши, о пропаже которой она ранее заявляла. Отправившись в путь в сопровождении дочери Ольги, дама была однако же расстреляна в упор.
— И звонок был, конечно, ложным.
— Конечно. Служанке, которая позвала вдову к телефону, показалось, будто звонил Карл Гау. И знаешь, кем оказался этот Гау?
— Не тяни!
— Мужем Лины, родной сестры Ольги.
— Ну и ну! А алиби у него было?
— И да, и нет. Вообще-то говоря, он с женой и ребенком находился в это время в Лондоне.
— Ничего не понимаю.
— Значит так: он действительно какое-то время был в Лондоне. Потом, по его собственным словам, сказанным под протокол, получил телеграмму от “Стандарт Сил”, а в этой компании он и работал, с требованием немедленно отправиться в Берлин. Но еще на пароме через Ламанш он решил поехать не в Берлин, а во Франкфурт-на-Майне, откуда и послал жене телеграмму о том, что фирма распорядилась, чтобы он прибыл именно сюда. Затем заказал у франкфуртского парикмахера накладную бороду и велел перекрасить парик, который у него уже был, ей в тон. В утро убийства он в крашеном парике и накладной бороде отправился в Баден-Баден поездом. Из-за накладной бороды люди отлично запоминали его и, в частности, видели незадолго перед убийством поблизости от места преступления.
— Картина однозначная. И его, конечно, арестовали?
— Конечно. На другой день — и уже в Лондоне, куда он незамедлительно вернулся. Его перевели в следственный изолятор в Карлсруэ, в том же городе состоялся и суд.
— А что жена?
— Жена поначалу считала его невиновным. Но, поскольку доктор Карл Гау не мог или не хотел объяснить свое странное поведение, она перед самым процессом объявила, что не сомневается в том, что он и является убийцей. Однако сама мысль об этом ей невыносима, равно как и тот факт, что в ходе процесса со всей неизбежностью вскроются и станут всеобщим достоянием сугубо внутрисемейные дела. После чего она утопилась в Пфаффикском озере.
— Ах ты, господи.
— Гау однако же и впредь не изменил тактике молчания. Когда его собственный адвокат объяснил ему, что и сам будет вынужден считать подзащитного убийцей, если тот не начнет говорить, Гау возразил: ”Вот и прекрасно. Считайте меня убийцей и стройте свою защиту исходя из этого. Только я не убийца.
— Странный мужик. А что вообще про него известно?
— Сын директора банка, рос в отсутствие матери, да и отец обращал на него мало внимания. Еще гимназистом он вел разгульный образ жизни и, в результате, заразился сифилисом. С семейством Молитор он свел знакомство на Корсике, куда отправился по совету врача подлечиться от гипотонии. Молиторы были категорически против связи дочери с Гау, так что ему с Линой пришлось бежать в Швейцарию. Когда однако же деньги с личного счета Лины иссякли, парочка приняла решение о совместном самоубийстве. Карл Гау даже выстрелил в Лину — и прострелил ей левую грудь, — однако приставить дуло к собственному виску у него, судя по всему, не хватило мужества. К уголовной ответственности его, тем не менее, не привлекли. Напротив, заминая скандал, в рекордные сроки обвенчали с Линой.
Затем Карл Гау завершил юридическое образование в Вашингтоне и почти сразу же нашел место личного секретаря генерального консула Оттоманской империи в США. Он частенько ездил в Константинополь, а в Вашингтоне как юрист из высшего света консультировал несколько фирм. И опять-таки вел шикарную жизнь на деньги жены.
— То есть законченный негодяй.
— Человек, скажем так, сложный. Но это ведь не причина убивать собственную тещу. Во всяком случае, не мотив преступления.
— Но улики ведь оказались однозначными.
— Так или иначе на процессе, начавшемся в суде присяжных в Карлсруэ летом 1907 года в дикую жару, Гау при каждом удобном случае заявлял, что он не убийца. Признавался он только в том, что предъявлялось ему со стопроцентной гарантией, а как раз решающие полчаса, в которые и произошло убийство, не были подкреплены свидетельскими показаниями.
— А как же улики?
— Их можно трактовать по-разному. И, с другой стороны, весь этот театр с подложной телеграммой, бородой и париком слишком очевиден и, соответственно, разоблачаем, чтобы столь интеллигентный и хладнокровный господин, как Гау, мог рассчитывать хоть кого-нибудь провести с его помощью. Все было чересчур напоказ, все слишком бросалось в глаза. И уж никак не походило на поведение самого Гау в зале суда.
