Но штурман Максим Чурин, специально съездив и осмотрев бот, пришел к плачевному выводу – «Михаил» к дальнему плаванию не годится. Так что новый план, к общему сожалению, сорвался. В это время по Большерецку пополз змеиный слушок о том, что замышляется побег с Камчатки и что составлен заговор против Нилова. Но командир Камчатки пил горькую и слышать ничего не хотел о каких-то там заговорах и побегах. Это, конечно, не успокаивало Бениовского с компанией – когда-то ведь он может и протрезветь?! Нужно было поднять народ на бунт против власти. Поэтому Бениовскому срочно нужно было вовлечь в новый заговор людей, способных вести корабль туда, куда укажет их предводитель.
Но когда многие из заговорщиков по-настоящему опьянели от чрезмерных доз социалистических утопий, наконец-то отрезвел командир Нилов, и до его иссушенного алкоголем мозга дошло, что во вверенном ему Большерецке затевается нечто опасное для власти со стороны ссыльных. Он послал солдат арестовать Бениовского и остальных заговорщиков. Но получалось так, что приказ остался невыполненным – Бениовский арестовал солдат сам и приказал своим людям готовиться к выступлению. Впрочем, до Нилова эта весть уже не дошла. Послав солдат, он успокоился и снова напился до невменяемости. А в ночь с 26 на 27 апреля 1771 года в Большерецке вспыхнул бунт, к которому примкнули и военные моряки Охотской флотилии. И главным среди них был один из лучших моряков российского флота штурман Максим Чурин, командир галиота «Святой Петр». Его считали даже «звездой русского флота».
К тому времени штурман уже прожил на Камчатке десять лет, с 1761 года. Тогда молодой офицер был направлен Адмиралтейств-коллегией из Петербурга в распоряжение Сибирского приказа. Историки, основывающиеся на данных официального следствия того времени, обычно называют причиной бегства Чурина на галиоте «Святой Петр» долги. Но версия эта все же выглядит странно. Как справедливо отмечает современный камчатский писатель-краевед Сергей Вахрин, откуда такие долги, если с 1765 года Чурин находился в постоянных плаваниях, причем часто вместе с женой Ульяной Захаровной? Вот другое дело – Чурин допускал «дерзость по отношению к начальству». И проявилась эта «дерзость» у молодого штурмана при следующих обстоятельствах.
В 1764 году в Петербург поступил доклад сибирского губернатора Дениса Ивановича Чичерина, который доносил Екатерине II об открытии «неизвестных мест и нового промысла». Имелись в виду современные Алеутские острова, до которых «недавно впервые доплыли русские промышленники-зверобои». По докладу Д.И. Чичерина уже 4 мая 1764 года Екатерина II издала указ, который обязывал Адмиралтейств-коллегию срочно организовать экспедицию, не считаясь ни с какими затратами. Предлагалось немедленно отправить из Петербурга «сколько надобно офицеров и штурманов», которые должны были провести исследование и опись только что обнаруженных Алеутских островов, привести «американцев» (т.е. алеутов) в российское подданство и организовать сбор ясака. Особо подчеркивалось, что следует «производить оное предприятие секретным образом». Официально его назвали «Экспедицией для описи лесов по рекам Каме и Белой». Начальником экспедиции и его помощником были назначены военные моряки Петр Кузьмич Креницын и Михаил Дмитриевич Левашов. Чурин принял в этой экспедиции участие как командир галиота «Св. Екатерина», на котором находился и командир экспедиции Креницын.
Вышли из Охотска на четырех кораблях, но судьба крайне неблагоприятствовала морякам: у берегов Камчатки произошло несколько кораблекрушений. До Алеутских островов дошло лишь два судна. 4 июля 1770 года Креницын вообще утонул, экспедицию возглавил лейтенант Левашов. Но еще до его гибели он вместе с экипажем «Св. Екатерины», включая Максима Чурина, зимовал на острове Алеутской гряды Унимаке. Зимовка «Екатерины» была тяжелой, от цинги умерли тридцать шесть моряков. Произошло это потому, что у зимовщиков не было свежей пищи, ели солонину. В районе зимовки жили и алеуты. В принципе, свежую еду можно было бы выменять у них – но отношения с коренным населением складывались у Креницына самые напряженные. За несколько лет до этого, в 1762—1763 годах, восставшие алеуты на «Лисьих островах» – Умнак, Унимак, Уналашка – убили русских зверобоев с четырех промысловых ботов, всего погибло более ста семидесяти человек.
Креницын, боясь нападения алеутов, приказал держать круговую оборону. «Для предосторожности» по приказу Креницына в сторону любого приближающегося алеута стреляли из пушек или ружей. Хотя команда болела цингой и люди были предельно истощены, Креницын держал всех в постоянном напряжении. Он имел четыре поста для ночного караула; приказывал через несколько минут каждую ночь делать ружейные и пушечные выстрелы для устрашения диких… Отношения русских и аборигенов Севера в этот начальный период освоения (или русского вторжения, с точки зрения туземцев), вообще, складывались сложно. По некоторым данным, Чурин возражал против того образа действий по отношению к туземцам, что избрал Креницын. Изоляция ничего, кроме смертей, не принесла. Чурин настаивал на изменении образа действий, но командир экспедиции Креницын отказался воспользоваться этими советами. В результате отгородившиеся в своем зимовье русские повымирали от цинги, а Чурин получил, по представлению, посланному Креницыным в Петербург, в Сенат, уголовное дело по обвинению в «неповиновении» с очень плохими перспективами.
Так что не будь этого конфликта, не будь тридцати шести бессмысленных, по его мнению, русских могил на Лисьих островах, – остался бы, наверное, Максим Чурин в Охотске. И не было бы, скорее всего, и этого фантастического по дерзости побега взбунтовавшегося галиота «Святой Петр». Без командира Чурина беглецам было бы точно не выплыть. Дело в том, что этот опытный моряк оставался единственным человеком во всем русском флоте, кто проделал к тому времени три похода от Камчатки до Америки и Китая. Именно он, штурман Максим Чурин, провел захваченный бунтовщиками галиот «Святой Петр» не проторенной еще морской дорогой и нанес ее вместе с помощником своим штурманским учеником Дмитрием Бочаровым на карту, которая и по сей день еще лежит в московском архиве, куда повелела Екатерина спрятать все упоминания о камчатских бунтарях. Но если бы даже не было этого знаменитого плавания на «Петре», имя штурмана российского флота Максима Чурина осталось бы в истории.
Помощником Чурина во время знаменитой одиссеи галиота «Святой Петр» был еще один офицер российского флота – штурманский ученик Дмиртий Бочаров.
Многие историки написали в своих исследованиях, что он был вывезен с Камчатки насильно. Нет, насильно были вывезены только штурманские ученики Герасим Измайлов и Филипп Зябликов, а Бочаров добровольно примкнул к заговорщикам. Он был командиром галиота «Святая Екатерина». Нужно сказать, что, вообще, в исторической литературе по поводу Большерецкого бунта страшная путаница, особенно с именами участников и с реальными сроками того, когда они примкнули или были насильно втянуты в заговор. Это особенно касается и членов экипажа галиота «Святой Петр», которые служили на нем до того, как галиот стал мятежным. Историки по-разному говорят и об участии Бочарова в заговоре: одни – что он уже даже в Охотске знал о заговоре, другие – что он не по собственной воле примкнул к бунтовщикам. Но важно, что судьбы славных мореходов – тихоокеанцев Максима Чурина и Дмитрия Бочарова – оказались неотделимы от Большерецкого бунта.
