Мелькают вагоны, мелькают в глазах,И ветра потоки в колесах свистят.И пылью с земли поднимается прах,Мне мир обнажив, что стоит на костях.
Так, удлиняя стальные шаги,Уходят вагоны ударной ротой.И светят им дальние маяки,А рельсы звенят несмолкающей нотой!
– Это, правда, твои стихи? – растерянно спросила Галя.
– Да, мои.
Взгляд Гали изменился, он стал искренним и открытым, в ее глазах светилось восхищение и удивление, но ее подруги не так восторженно разделяли ее чувства. Тут посыпались самые разные вопросы, печатался я или не печатался, зачем пишу стихи, чего хочу от жизни, занимался я спортом или нет, все эти вопросы вызывали у меня легкую улыбку. Поэтому, ответив на некоторые вопросы и удовлетворив любопытство девушек, я отвлек их внимание, рассказав им две восточные сказки, в которых присутствовала любовная интрига. Незаметно мое воображение разыгралось, и я рассказал им одну выдуманную мной историю о любви, о страсти, которой трудно противостоять, и о подлом обмане. Было уже поздно, и я заметил, что глаза девушек уже начинал обволакивать сон, поэтому я прервал свою историю, но пообещал рассказать ее в другой раз, хотя прекрасно знал, что на следующий день я даже и не вспомню, что я там сочинил. Заинтригованные девушки молча укладывались спать, загорелые щеки медленно касались купола подушек, а пушистые ресницы, выгибаясь еще больше, ласкали безответную ткань, словно хлопающие крылья встревоженной бабочки. Амазонки нежно ворочались, глубоко вздыхали, и их чувственное томление кружилось в оранжевом шатре над моей разгоряченной головой. Я осторожно покинул палатку. Стояла глубокая ночь, и звезды стали крупнее и ближе к земле, небо покачивалось в моих глазах. И мне вдруг показалось, что звезды, словно сосульки, хотят пронзить землю, я закрыл лицо руками, выключив звездный ужас, что-то погасло во мне, и, осторожно оторвав руки от лица, я остановился взглядом на темных кипарисах. Вернувшись в палатку, я быстро уснул, но в моем мозгу еще долго блуждали нежные виденья, отчасти утоляя пыл в моих сладостных снах.
Оранжевый утренний свет разливался на наши лица, словно в жаровне гриль-бара, и я, как цыпленок табака, жарился в собственном соку. Мое пылающее тело обнимала рука сонной Люды, а ее молодая грудь сжигала мои лопатки. И мне немедленно захотелось принять ледяной душ, который смыл бы это ощущение гадкой липкости и придал телу высшее состояние чистоты и упругости. Я осторожно отвел руку Люды в сторону и, свернув одеяло, вылез из оранжевой жаровни. На лысой горе, на нашей неустроенной стоянке проснулись только двое, Женя и Игорь, остальные, закипая на солнце, мужественно досматривали героические сны.
– Женя, у студентов можно принять душ? – спросил я.
– Тсс. Сейчас у них заканчивается завтрак, сначала мы можем пойти помыться, а потом под видом запоздалых студентов, – капая руками, шепотом говорил Женя, – пристроимся к дармовому столу.
– Тогда в путь, в чем задержка? – подражая шепотом Жене, спросил я.
– Постой, ты знаешь, у меня одно место болит, сейчас, сейчас.
– Я думал, что мне одному плохо от этой жары.
– Да, жара, это все мелочи.
– Мелочи, да я каждое утро превращаюсь в цыпленка-табака.
– Да, – мечтательно произнес Женя, – было бы неплохо сейчас с зеленью, но хуже моей болезни нет. Ладно, пойдем, заговорщик.
– Наконец-то. Похоже, что обещанная мне поэтическая болезнь настигла тебя, мой друг.
– Рррр, – рыкнул мне в ответ Женя.
Умывшись холодной водой, я с наслаждением обливал поджаристые части моего тела, на мгновенье моя кожа охлаждалась и жадно впитывала целительные ручейки. С какой-то странной надеждой я все время смотрел в то окно, где увидел незабываемую стройную незнакомку. Но закрытые окна и дверь говорили мне о том, что принцесса давно покинула свой домик. Спустившись по бетонным ступеням, которые виляли в разные стороны, мы оказались возле желудка лагеря – его столовой. Дежурившие студентки убирали со столов посуду и вытирали столы. Плоская крыша над открытой столовой хорошо защищала ее от солнца; поднявшись по крутой лестнице на второй этаж, мы уверенно вошли в зал, и я в ожидании завтрака уселся на стуле. Морской ветер приятно продувал открытую площадку столовой, и я мечтательно смотрел на бетонный пирс, пытаясь разглядеть среди загорающих девушек мою незабываемую незнакомку.
Мой заговорщик Женя, подойдя к девушкам на раздаче, размахивая руками, стал что-то объяснять, но до меня доносились лишь обрывки фраз, похожие на заклинанья. Через минуту наш заклинатель принес на подносе две порции рисовой каши, алуштинский белый хлеб и две чашки какао. Студентки, как-то странно улыбаясь, поглядывали на нас, совершая при этом свою очистительную миссию.
– Мне нравится такой завтрак, – аппетитно пережевывая кашу, сказал я.
– И все-таки это не цыпленок-табака, – мечтательно сказал Женя.
– Женя, – заговорил я, распрямляясь на стуле, прекратив есть, – не надо о цыпленке, я уже забыл, а ты опять.
– Ну, хорошо, хорошо, буду мечтать про себя, – сказал Женя и замахал воображаемыми крыльями.
С танцплощадки доносилась магнитофонная музыка, я пил теплый какао, а мой мысленный двойник, пританцовывая, спускался по лестнице.
– Да, замечательно позавтракали, – сказал я, погладив рукой живот.
– А главное, никаких приготовлений, – складывая тарелки, сказал Женя.
Он отнес поднос с посудой на мойку и, снова жестикулируя, стал благодарить студенток, а мне даже не хотелось пошевелиться, я удовлетворенно смотрел на красную песчаную дорожку и снова думал о моей незнакомке.
– Ну что, пошли? – заговорил Женя, – Милорд, вы слышите меня? – темпераментно произнес свою реплику он и хлопнул ладонями.
От неожиданности я встрепенулся и замахнулся на него рукой.
– Больше так не делай, ты испугал меня.
– Ага, вот и поэтические грезы появились на сытый желудок, – съязвил Женя.
– Пойдем в тенистый сад, где каждый танцу рад, – начал я.
– Пойдем в тенистый сад, но я не акробат, – продолжил мою строку Женя.
– Женя, ты что, не любишь тенистые аллеи?
– Нет, аллеи я принимаю, но участвовать я ни в чем не буду.
– Ты не романтик, Женя.
– Я реалист.
