— Глафира, во-первых, перестаньте кокетничать, а во-вторых, с кем-нибудь помоложе, как вы изволили выразиться, я, наоборот, почувствовал бы себя даже старше, чем есть.
— Почему?
— Потому что молодость не заразительна, а разрушительна. Только глядя на молодого человека, окончательно понимаешь, насколько ты стар.
— Никита, ваши слова звучат ужасно. Я уже чувствую себя глубокой старухой.
Он досадливо крякнул:
— Вот. Поднял, называется, человеку настроение. Хотел сделать комплимент, а в результате вышло наоборот.
— Буду великодушна и разрешу вам объяснить смысл комплимента своими словами.
— А смысл его в том, что мне с вами замечательно разговаривается и у нас очень много общего.
Видимо, я не сумела скрыть изумление. Что у нас общего? Мы с ним встречаемся второй, ну третий раз в жизни, считая Лизину свадьбу, и почти ничего друг о друге не знаем.
— Не удивляйтесь, не удивляйтесь, — продолжал он. — У нас с вами масса общего. Детство прошло в одно и тоже время и жили мы в одном и том же городе. Думаете, этого мало?
Я пожала плечами.
— Немало, — убежденно произнес он. — И юность у нас с вами общая, и зрелые годы…
— Ясно, в общем, мы с вами почти родственники.
— Не иронизируйте. Москва превратилась в настоящий Вавилон.
— Среди которого мы с вами единственные здесь родились, выросли и всю жизнь прожили.
— Некоторое преувеличение в ваших словах, конечно, есть, но в целом вы гораздо ближе к истине, чем думаете. Меня сейчас большей частью окружают люди, съехавшиеся со всех концов нашей необъятной родины. Начнешь что-нибудь при них вспоминать, а в моем возрасте уже иногда начинает одолевать ностальгия по молодым годам, так вот, ударишься в воспоминания, а в ответ — никакой эмоциональной поддержки. Я сперва удивлялся. Жили вроде в одной стране, ан нет: многое у нас было разным. До смешного: помните, хлеб был такой черный — «Орловский» назывался. Кирпичиком, с масленой корочкой. Вкуснейшая вещь, между прочим. А где-то, кажется, в конце восьмидесятых исчез. Кому он помешал? Хлебозаводы, на которых его выпускали, до сих пор есть, а хлеб отошел в область предания. А самое-то интересное, что и в прежние времена его оказывается нигде, кроме Москвы, не было.
— Помню. Я тоже его очень любила. — Я вдруг почти ощутила на языке вкус «Орловского». — А еще был такой круглый — «Столовый». Круглый, правда, и сейчас есть, только вкус у него совершенно другой.
— И от «Бородинского» нынче одно название, — скорбно проговорил Туров.
Я усмехнулась:
— Никита, можно подумать, мы с вами сидим не в одном из лучших ресторанов Москвы, а в голодающей губернии. Кто бы со стороны послушал.
— Зато единение налицо, — иронично откликнулся он. — Видите, я всего лишь два сорта хлеба упомянул, а какая у вас эмоциональная реакция! А будь вы на пятнадцать лет моложе или из другого города, сейчас в лучшем случае вежливо мне поддакивали бы. Знаете, даже у мороженого в разных городах был разный вкус. Например, эскимо за одиннадцать копеек в Москве это совсем не то, что эскимо за одиннадцать копеек в Ялте.
— И сама Ялта теперь, между прочим, уже заграница, — добавила я.
— Никак не могу привыкнуть. Меня все детство туда возили. До сих пор воспринимаю ее как родной город.
— И Ялту, и вообще Крым. — Я вполне разделяла его ностальгию.
— Вас тоже туда возили? — Он просиял.
— Всего один раз. Но, наверное, именно потому так ярко запомнилось.
— А куда именно?
— Куда-то под Ялту. Зрительных и эмоциональных впечатлений полно, а вот название поселка забыла. И спросить теперь не у кого.
— Моих родителей тоже уже нет. — Помолчав, он с задумчивым видом продолжал:
— Представляете, папа мой умер в сорок семь лет. Моложе чем я сейчас! А мне он казался солидным, пожилым человеком. Совершенно себя таким не ощущаю.
— Ой, у меня то же самое. Мама была такая строгая, я всегда ее побаивалась. Мне даже в голову бы никогда не пришло с ней на равных общаться: непреодолимая возрастная дистанция. Чтобы я могла с ней поговорить, как сейчас Сашка со мной! Да никогда! А уж выговаривать ей, как Мавра мне, — даже в голову не пришло бы. Это было просто невозможно.
— Похожее ощущение, — покивал Никита. — Дома отец и мать были полными хозяевами. Мои суждения и взгляды на мир их вообще не интересовали и в расчет не принимались.
— Полная диктатура, — хмыкнула я.
— Именно, — подтвердил он. — Любящая, но диктатура. Видите, и тут мы друг друга понимаем.
— Как странно, — поневоле вырвалось у меня. — Действительно у нас много общего.
Он посмотрел мне в глаза.
— Ничего странного. «Встретились два одиночества».
Я вспыхнула. Что еще за намеки? Он, как ни в чем не бывало, задумчиво продолжал:
— В этом городе почти каждый по-своему одинок. И очень трудно встретить человека, с которым говоришь на одном языке. Ой! — скорчил он извиняющуюся гримасу. — Что-то меня на лирику потянуло. Обещал вам настроение поднимать, а сам…
— Никита, вы мне подняли настроение, — перебила я.
— Правда? — Уголки его губ вздернулись, лицо неожиданно сделалось лукавым. — В таком случае, может, перейдем к делу?
Глава VIII
На работу я возвратилась в совершенно растрепанных чувствах. Состояние мое граничило с яростью. Меня «поматросили и бросили»! То есть заказ Туров не отменил. Наоборот, мы с ним целый план успели составить. Но я совершенно не понимала, чего он от меня добивается. Зачем были эти цветы, эти разговоры о «нашем» ресторане, «нашем» столике, а потом еще оказалось, что у нас, видите ли, так много общего! И слова его были такие искренние, чуть слеза не прошибла. Я и растаяла. И поверила, что интересна ему. Ну если и не как женщина, то хотя бы как человек. Вообще-то в его словах сквозил намек, что я его и как женщина привлекаю. А потом — раз, и весь интим словно выключили. И Туров вдруг стал такой деловой-деловой.
Все бы ерунда, но он и вправду мне нравится! Мне давно никто так не нравился. С самой Жекиной гибели. В начале обеда мне показалось, что между мной и Никитой действительно может что-то быть. Такой эмоциональный контакт возник — прямо родственные души. Я даже вздрогнула, когда он сказал про два одиночества. Душа ушла в пятки. Думала, еще чуть-чуть, и он прямо скажет, как я ему нравлюсь. Или, к примеру, что он хочет со мной встречаться. Или еще что-нибудь в этом духе. Я уж и забыла, что именно в таких случаях говорят.
Интересно, он перевел потом разговор, потому что испугался, что его слишком далеко занесло? Или это просто его манера вести дела? Кстати, вполне вероятно. Разные ведь бывают подходы. Одни сразу берут быка за рога и, не тратя понапрасну времени, излагают тебе суть проблемы. А другие, наоборот, стараются сперва расположить к себе нужного человека, чтобы тот почувствовал себя чуть ли не их лучшим другом. Если так, какая же я идиотка! Я-то уже почти влюбилась в него. Нет, больше у него этот трюк не пройдет. Я не подопытный кролик.
