— Знаешь, Дайан, я иногда и сам не понимаю. — Он подошел и взял Дайан за руку.
Их глаза встретились.
— Кажется, жаркое горит… — пролепетала Дайан.
— Да, пора доставать, — согласился Филипп, но не сдвинулся с места.
Дайан пришлось сделать над собой усилие, чтобы убрать свою руку из его теплых пальцев, отвернуться и наклониться к духовке. Несколько секунд в кухне стояла напряженная тишина.
— Давай я тебе помогу, — предложил Филипп.
Оба чувствовали себя неловко, но сил обратить все в шутку у них не хватало.
— Дайан, мне кажется, что я все испортил. Если ты перестанешь с нами общаться после сегодняшнего вечера, я себе этого не прощу. Да и пока я не собираюсь продавать свою свободу за кусочек золота, пусть даже в форме кольца. — Филипп все же попытался пошутить.
— Прости, но мне не идет белый цвет, — откликнулась Дайан.
Больше они не касались этой темы, но Эмили действительно развернула на Дайан настоящую охоту.
Вот и сегодня, в день премьеры «Гамлета», который совпал с днем рождения Дайан, Эмили потребовала, чтобы праздник состоялся в узком кругу у нее дома. Дайан же вообще не собиралась отмечать свой день рождения. Она считала, что, если сегодня и случилось нечто знаменательное, так это премьера.
В конце концов она решила выкинуть все посторонние мысли из головы. Сегодня перед ней стояла намного более сложная задача, чем отбивание посягательств Эмили на ее свободу.
Дайан знала, что лондонская публика предвзято отнесется к ней только из-за того, что она иностранка, да еще и американка! Но что-либо изменить в месте своего рождения она была не в силах, поэтому решила заставить своей игрой всех забыть о том, кто она такая и откуда приехала. На сцене не должно быть Дайан Сегер — только несчастная и безумная Офелия.
Дайан сидела в своей маленькой гримерной. До сих пор у нее от волнения срывалось дыхание. Три раза их вызывали на поклон. Три раза! Даже в «Театре Эдвина Бута», где Дайан считалась ведущей актрисой, у нее не было столь оглушительного успеха. Она чувствовала, как слезы счастья и облегчения катятся по ее щекам.
Она все же смогла сделать это! Она настоящая актриса!
Дайан понимала, что ее успех — победа не только над сердцами англичан, но и над памятью об Итене Колфилде. Над теми надеждами, которые он разрушил. Она смогла играть и в спектакле другого режиссера, и играть великолепно. Так почему же ей не попробовать любить другого мужчину? За десять лет, что она провела на сцене, Дайан так и не смогла понять, где же жизнь, а где игра. Быть может, ее сердце так и не научится любить по-новому, как она сама научилась играть. Но неужели всю жизнь ей придется провести в одиночестве?
Дайан огляделась. Ее маленькую гримерную уже успели завалить цветами. Это значило, что на спектакле присутствовали люди, которые еще до премьеры верили в нее, в ее талант. Дайан еще никогда так не радовалась цветам, как сегодня. Огромные розы цвета красного вина издавали тяжелый, одуряющий аромат. Хризантемы всех цветов и оттенков походили на стайку разноцветных бабочек. Дайан заметила огромный букет ирисов. Она никогда не думала, что эти цветы могут быть прекрасны, даже когда срезаны. Но среди всего этого великолепия выделялись белые, казавшиеся снегом на горных вершинах, поросших лесом, лилии.
Она подошла к столику, на котором стоял букет. Ей очень хотелось узнать, от кого этот прекрасный подарок. Дайан знала, что каждый букет будет обязательно сопровождаться запиской с поздравлениями и пожеланиями, поэтому с нетерпением начала искать карточку. Наконец в самой гуще букета она увидела белую карточку с золотым тиснением.
«Прекрасной женщине — прекрасные цветы».
И больше ничего — ни подписи, ни какого-либо указания на того, кто прислал эти цветы.
В гримерную вошел Эдгар. Он протянул Дайан букетик ландышей.
— Это от моего сына. А от меня — обед в лучшем ресторане.
— Ты доволен моей игрой?
— Я еще на самой первой репетиции понял, что ты — лучшее, что есть в этом театре.
— Спасибо, Эдгар.
Дайан готова была расплакаться. Никогда еще режиссер не высказывал ей свою благодарность. Колфилд считал само собой разумеющимся, что Дайан Сегер будет неподражаема.
— Не обольщайся. — Эдгар улыбнулся. — Обед за то, что мой сын дал обещание прочитать всего Шекспира. Хотя на десерт своей игрой ты тоже заработала.
Дайан рассмеялась.
— Да, и еще, — добавил Эдгар, — наш продюсер просил передать тебе поздравления и благодарность. Он рад, что не ошибся, как, впрочем, и все мы. Какая-то из корзин от него. Записку найдешь.
— Кто он, Эдгар? Я ни разу не видела его, ни на репетициях, ни при заключении контракта.
— Он не хочет, чтобы о нем кто-нибудь знал. Но это его право, тут уж мы бессильны. Главное, что свое дело он туго знает.
— Просто детектив какой-то!
— Сложно с тобой не согласиться. Но мне пора идти, а то Салли опять устроит мне взбучку.
— Подожди-ка, я хочу передать твоему сыну записку.
Дайан села за гримерный столик и быстро что-то написала на вырванном из блокнота листке.
— А мне как отцу позволено прочитать, что там написано?
— Нет. Ты же не будешь читать любовную переписку твоего сына, когда он подрастет? — Дайан протянула Эдгару записку.
— Неужели после такого вопроса я могу ответить «да»?
— Конечно нет! — Дайан рассмеялась. — Просто я боюсь, что содержание записки тебе не понравится.
— Дайан, я как отец имею право знать, что ты написала моему сыну! Если вдруг после этого он начнет что-то этакое вытворять, я отдам его тебе на воспитание.
— Я дала ему литературный совет, а наши с тобой вкусы не совпадают. А на воспитание я его возьму только вместе с твоей младшей очаровательной дочуркой!
— Младшую не отдам. Так что, — с притворным вздохом произнес Эдгар, — придется мне и дальше воспитывать его. Ну ладно, мне пора. Да, Дайан! С днем рождения, от всего коллектива театра. — Эдгар протянул ей небольшую коробочку.
— Что это?
Он с деланным безразличием пожал плечами.
— Открой и сразу же все узнаешь.
В коробочке оказалась тоненькая серебряная цепочка с подвеской в виде маленького хрустального глобуса.
— О Боже! Какая прелесть!
— Я рад, что тебе понравилось. Желаю удачно провести время!
— Спасибо, Эдгар! Ой, теперь мне придется задержать тебя.
— С Салли сама будешь разговаривать, — пригрозил он.
— Нельзя как-нибудь узнать, от кого принесен букет?
— Там должна быть записка.
— Ее нет.
