Тяжело дыша, Джон вытащил кинжал и прижал его к глотке беглеца, а Гвин перевернул его. Гротескный залом с одной стороны носа человека уничтожил последние сомнения — они поймали Саймона Клейвера, смотревшего теперь на них с раболепным ужасом и твердой уверенностью в том, что сейчас умрет.
Коронер добрался до Эксетера на следующий день около полудня, нещадно подгоняя своего боевого коня, хотя Один вовсе не был бегуном на короткие дистанции. Торопясь скорее вернуться назад, чтобы убедиться в безопасности Несты, де Вольф оставил Гвина позади. Тот передвигался медленнее, потому что за его кобылой шел Саймон Клейвер с привязанными к седлу руками.
Они доберутся до Эксетера не раньше, чем через день, но де Вольф хотел освободить свою возлюбленную из тюрьмы как можно скорее. Эта задача не облегчалась тем, что Саймон упрямо отрицал убийство Герваза, хотя они нашли выцветшую шкатулку с реликвией в карман его плаща.
Де Вольф прискакал в замок и поспешил в главную башню, где в кабинете констебля сидел Ральф Морин.
— Он в дурном настроении, Джон, — такими словами встретил он вошедшего коронера. — Должно быть, леди Элеанор устроила ему веселую жизнь, и он страшно разгневался, узнав, что мы затеяли поездку в лес против его желания. Тебе придется нелегко, если ты хочешь убедить его освободить Несту.
Де Вольф рассказал ему об успешном пленении человека вне закона и о том, что они обнаружили святую реликвию.
— Но ублюдок упрямо отказывается признаваться, что убил Герваза. Он говорит, что встретил его после того, как то сходил в монастырь святого Николая, и Герваз согласился отдать ему эту штуку, чтобы он сам продал ее в Гластонбери, а выручку они бы поделили пополам.
Ральф цинично фыркнул.
— Ну и сказочка! Но де Ревелль в нее вцепится, будь уверен.
Он не ошибся. Когда Джон спустился в зал и прошел в комнату шерифа, тот встретил его смесью гнева, сарказма и откровенной злобы.
— Этого человека все равно повесят, так почему бы ему не рассказать всю правду? На таких шатких основаниях я ни под каким видом не собираюсь освобождать главную подозреваемую. Этот Клейвер, разумеется, вор и человек вне закона, но это не значит, что он убил того, в трактире.
Ничто не могло поколебать решимость упрямого шурина Джона, и коронер ушел в бешенстве, пообещав вытянуть из Саймона правду, как только тот появится, даже если ему придется пытать разбойника чуть не насмерть. По дороге на Мартин-лейн он встретил своего друга архидиакона и выплеснул все свои беды на Джона де Аленсона.
— В некотором роде это должно быть делом Церкви, — мрачно заявил священник. — Я слышал об этой реликвии и, учитывая ее происхождение, подтвержденное письмом сэра Джеффри Мэппстоуна, она и в самом деле может оказаться частицей Истинного Креста. — Его рука машинально метнулась ко лбу, сердцу и плечам, напомнив де Вольфу клерка с его почти навязчивой привычкой. — Даже если она и проклята, она все же часть нашего христианского наследия, и у разбойника необходимо выбить полное признание.
Джон предложил представить Саймона Клейвера к peine forte et dure, и даже всегда сострадательный архидиакон согласился. А когда он услышал, что шериф не желает добиваться правды по своим собственным причинам, де Аленсон заявил, что он сам отправится к де Ревеллю и выдвинет свое, церковное требование — они обязаны выяснить у изгоя правду.
На следующий день, когда Гвин приволок измученного, со стертыми ногами Саймона, втянул его на подъемный мост, а потом в грязный, зловонный подвал главной башни Ружмонта, там вовсю шли приготовления, чтобы заставить изгоя разговаривать более красноречиво.
Стиганд, злобный тюремщик, шел из ниши и нес толстые плиты ржавого железа, каждая площадью около фута. Он с громким грохотом свалил их в центре промозглой камеры, задыхаясь от натуги: его жирное тело не было приспособлено к тяжелой работе. Когда появился офицер коронера с новым пленником, Стиганд приковал разбойника к решетчатой загородке, тянувшейся сквозь полудюжину сжатых камер.
— Они придут в полдень, чтобы послушать, как поет этот парень! — прошепелявил Стиганд своими вялыми, выпяченными губами. Потом пнул пленника, в изнеможении опустившегося на пол, и получил крепкий удар по голове от Гвина.
— Оставь его в покое, ты, поганый мужеложец! — гаркнул офицер. — Дай ему воды и пару хлебных корок!
Тот ушел, а Гвин задумался, с чего вдруг он начал проявлять такую заботу о человеке, которого они собираются сначала пытать, а через несколько дней вздернуть, но что-то в потерявшем всякую надежду узнике напоминало ему побитую собаку.
Когда соборные колокола прозвонили полдень, в подвале собралась небольшая толпа, чтобы наблюдать за дознанием. Туда неохотно спустился сам шериф, а также коронер, его офицер и клерк, констебль и архидиакон Эксетера. Сержант Гэбриел, вернувшийся из своих бесплодных поисков на западе, отвечал за троих воинов, которых привели, чтобы удерживать пленника. Немного пришедшего в себя после долгого перехода за крупом лошади Гвина Саймона выволокли на середину помещения. Он сопротивлялся и грязно ругался. Двое солдат повалили его на пол и приковали за вытянутые руки и ноги к ржавым кольцам, вделанным в камни, врытые в сырой земляной пол.
Шериф стоял в стороне, скрестив руки под ярко-зеленым плащом, и Джон де Вольф начал командовать. Хотя он не был сторонником пыток, но это являлось частью юридического процесса, а поскольку на кону стояла свобода Несты, Джона не мучили угрызения совести.
— Саймон, у тебя осталась последняя возможность сказать нам правду. Ты отлично знаешь — ты человек вне закона, так что жизнь твоя уже ничего не стоит, поэтому ты ничего не добьешься своим упрямством.
В ответ на эти слова Саймон вылил на Джона очередной поток грязных ругательств, и коронер кивнул стоявшему в ожидании тюремщику. Стиганд с трудом наклонился — ему мешало жирное пузо — поднял железную плиту, прижал ее к своему заляпанному кожаному фартуку и повернулся к распятому на полу узнику. Пыхтя, он снова наклонился и положил железную плиту на грудь Саймона. Тот начал задыхаться, хрипеть, а ругательства сделались приглушенными.
— Говори, и ты облегчишь свои страдания! — взмолился Джон де Аленсон, крестя воздух над Саймоном.
Тюремщик с трудом поднял еще одну плиту и положил ее на живот узника, чтобы тот не мог вдыхать воздух с помощью брюшных мышц. Проклятья и ругательства превратились в сипение, лицо начало багроветь.
— Говори, тебе нечего терять! — закричал де Вольф, когда губы изгоя почернели. — Кивни головой, если согласен!
Стиганд, пыхтя, приволок еще одну плиту и собрался положить ее на грудь разбойника, и упрямство Саймона дало трещину. На белках глаз появились черные пятна.
— Освободи его, пока он не умер прямо у нас на глазах!
Тюремщик-садист нехотя столкнул плиты с груди и живота мученика, взял кожаное ведерко с грязной водой и окатил Саймона. Через несколько минут его изуродованное лицо приобрело почти нормальный цвет, и Саймон, все еще пришпиленный к полу, заговорил. Теперь он признался во всем — в том, что завидовал Гервазу, взявшему себе лучшую часть добычи, в том, что пошел за ним в Эксетер, нашел его в «Кусте» и перерезал ему глотку.
