Ерничая, я едва не щелкнул каблуками. Играть к играть.
И пусть я незнаком с системой Станиславского, но поганую ментовскую морду, циничную и наглую, могу изобразить не хуже народного артиста.
— Вы что-то говорили насчет прав? О-о, у нас всех теперь прав хоть отбавляй… ха-ха…
Я довольно мрачно хохотнул.
— Особенно у милиции, — добавил я с многозначительным нажимом.
— Вы не смеете… Вы не можете…
Здолбунский испуган и раздавлен.
Теперь передо мною стоял не человек, а студень.
Конечно, в скором времени он опомнится и начнет отбрыкиваться от всех обвинений (если бы они еще у нас были… эх, черт возьми!).
Но сейчас Михаил Семенович самому Вельзевулу душу готов был заложить за бесценок, лишь бы отмазаться от УБОП.
— Можем, гражданин Здолбунский, еще как можем…
Я обернулся к Неделину:
— Капитан, снимите показания с сотрудников. Михал Семенович поедет со мной.
— Давайте руки.
Кузьмич с неприступным выражением на обветренном лице, главными достопримечательностями которого являлись рыжие кустистые брови, такого же цвета щетка усов и приплюснутая переносица, память о боксерской юности, поигрывал «браслетами».
— Зачем?
Позеленевший Здолбунский смотрит на наручники как на готовую к броску ядовитую змею.
— Вы арестованы.
— Куда? — невпопад брякает Михаил Семенович. — Ой, мне плохо…
Он хватается за сердце, изображая предынфарктное состояние. Затем садится на стул возле открытого тайника — хитроумно вмонтированного в пол сейфа в одном из подсобных помещений — и жалобно стонет.
Поддерживающий его омоновец что-то тихо говорит Кузьмичу.
Тот согласно кивает.
Появляется еще один парнишка и тут же без лишних слов втыкает Здолбунскому в ногу прямо через штанину иголку шприца.
То ли от боли, то ли от лошадиной дозы антидота Михаил Семенович взвивается со своего насеста и принимает вертикальное положение.
— А может, не нужно?.. Может, договоримся?.. — блеет Здолбунский.
И заискивающе заглядывает мне в лицо.
Он бросает быстрый взгляд на Кузьмича и парней. Здолбунский понимает, кто здесь играет первую скрипку, а потому жаждет остаться со мной наедине, без свидетелей.
Кузьмич едва сдерживает смех.
Он тоже не дурак и видит Здолбунского насквозь.
Кивком отправив своих подчиненных погулять, капитан деликатно отошел в глубь помещения. Михаил Семенович оживился.
— Сколько? — шепчет он, нервно вздрагивая.
Наша пьеса плавно перешла во второй акт.
Сцена первая — подкуп должностного лица. Я изображаю неприступность, но понимание.
— О чем вы, Михаил Семенович? — вполголоса говорю я. И многозначительно оглядываюсь на Неделина. — При всем уважении к вам, не могу.
— Но почему, почему?! — исступленно, но почти беззвучно вопрошает директор.
Потому, старый козел, думаю про себя, что не все менты еще куплены.
Возможно, кое-кто из этих немногих боится или не имеет возможности хапнуть что-то на карман.
Но у остальных, при всем том, совесть — не рудимент, как аппендикс, без которого можно прожить.
Везде есть же исключения, даже в нашей, насквозь прогнившей правоохранительной системе.
— Впрочем… — Я изображаю мучительное раздумье. — Впрочем, есть один вариант…
Я цинично разглядываю Здолбунского.
— Ну, ну! — торопит меня он. И при этом притопывает от нетерпения ногой.
— Завтра — Михаил Семенович, завтра! — Лапушкина должна сидеть в обещанной вами квартире и чаи гонять. Про документы на квартиру я уже не говорю — они должны быть в полном ажуре.
Лапушкина — это Федотовна.
Ее фамилию я выяснил у одного дедка, живущего на третьем этаже дома.
В ЖЭУ найти следы проживания Федотовны в полуподвальном помещении мне не удалось. Документов на сей счет почему-то не оказалось, а сотрудники конторы держались как Джордано Бруно в пыточной камере инквизиции.
Мать твою, с таким государством…
— Лапушкина? Кто это?
Недоумение Здолбунского вполне искренне — подумаешь, какая-то старушенция попала под каток прихватизации, стоит ли помнить всех.
— Квартира… Лапушкина… Ах, да-да, конечно, конечно!
Его взгляд яснеет, и вздох облегчения окрашивает щеки рыхловатой физиономии в нормальный цвет.
Рано радуешься, Михаил Семенович.
Моя партия играется не с тобой, и я лишь сделал первый ход конем. А ты, Михаил Семенович, та самая пешка, которой не суждено стать королевой в конце игры.
— Так мы… договорились?
Здолбунский даже стал выше ростом, быстренько подсчитав в уме, во сколько обойдется ему эта выжившая из ума старуха.
Произведя расчеты, он сразу веселеет: при его доходах это всего ничего.
— А как же. Только смотрите, чтобы все обошлось без проблем. Подчеркиваю — без проблем!
Здолбунский подобострастно кивает.
Он понимает, о чем я говорю.
И готов выполнить договоренность добросовестно и в срок.
Ссориться с ментами — себе дороже. Даже если крыша сработает, в будущем могут быть новые неприятности. Поэтому лучше перестраховаться.
— А как… с этим?.. — осторожно спрашивает директор магазина. И глазами указывает на тайник.
— К этому вопросу вернемся после…
После чего — Здолбунский не спрашивает. Это и козе понятно…
Он опять кивает, но уже несколько сумрачно.
Для него сейчас главное, чтобы наши «находки» нигде не были задокументированы. Иначе неприятностей не оберешься.
Даже если бумаги и лягут под сукно, такой компромат может всплыть в любой, а чаще всего в самый неподходящий момент и наделать столько бед, что страшно представить…
Я рассказываю, где найти Федотовну, и мы уходим.
Мордовороты охранники с помятыми рожами злобно глядят вслед. Они готовы съесть меня без соли.
Вот вам болт!
Поступая на такую работу, каждый должен знать, что сторожевому псу достается не только сахарная кость, но бывает, что и палкой по ребрам.
— На… — сует мне Кузьмич пачку денег.
— Что это? — спрашиваю я с фальшивым недоумением.
Каждый из нас играет свою роль, и мне досталась самая неблагодарная — шарить под придурка. По крайней мере, по части различных левых номеров.
