17 февраля 2010 года в Институте динамического консерватизма прошел круглый стол об актуальности опричнины. Он дал неожиданные результаты. Как минимум, настоящим событием в нашей социально-исторической мысли явилась работа А. И. Фурсова «Опричнина в русской истории», получившаяся на основе сделанного им доклада. Несомненно, глубокими и нетривиальными были также выступления Максима Калашникова, Александра Елисеева, Егора Холмогорова и других участников. Началась заинтересованная полемика как противников, так и сторонников «новой опричнины».
Что касается статьи Фурсова, то в ней впервые столь отчетливо была показана исключительная сложность опричнины XVI века, нестандартность ее как политической инициативы, целенаправленно преображающей властные и социальные отношения. Кроме того, Фурсов убедительно показал положительную сторону внутренней связи опричнины и нео-опричнины в русской истории, а также диалектику трех полюсов русского государства: олигархии, опричнины и самодержавия, — диалектику, рисующую лицо России как своеобразное, ни на что не похожее. (Замечу в скобках, что опричнина выступает как своего рода «странный аналог» демократизации власти, русское прочтение демократического принципа, не фантазийного, не манипуляторского, как современная «демократия», а реального рабочего принципа — «к народности через чрезвычайку».)
1. На крючке, но не чекистском
В спорах о путях модернизации сегодня как будто сам собой всплывает вопрос об опричной русской идее. Хотя некоторые по давно внушенной привычке видят в ней лишь эвфемизм бесчеловечности и крови, на деле в опричнине сказался творческий поиск выхода из тупиков.
Сейчас Россия снова в тупике, в патовой ситуации. Одна половина головы заявляет стремление к развитию, к выходу из равновесия как удела отставших и сдавшихся на милость победоносным акулам внешнего мира. Другое полушарие — боится перемен и мертвой хваткой цепляется за пусть мелкое и неприглядное, но осязаемое наследство РФ 1991–2010 годов, наследство тех, кто согласен прочно сидеть на внешнем — не чекистском! — крючке и не суетиться под глобальным клиентом. (Прошу не понимать все это банально-упрощенно: я не имею в виду под полушариями двух первых лиц в государстве. Эта граница проходит как-то по-другому.)
Властному истеблишменту свойствен консерватизм самого последнего, самого подлого образца из тех, какие можно себе представить. Это консерватизм для себя, охранительство того, что удалось урвать, самоподдержание застойных процессов в «элите», которые длятся де факто с брежневских времен. Этот консерватизм замешан на неверии не столько даже в свою страну, сколько в самих себя. Может быть, в неэстетичности его и объяснение самой раздвоенности — надо же ведь как-то эту неприглядность прикрывать.
Последняя попытка приукрасить его — назвав «модернизационным» — лишь усугубляет впечатление. «Единая Россия» — классическая партия «боярского царства», молчальники мирской злобы, конвертировавшие свое терпение в земные блага, которые говорят и пишут лишь по поручению, а думают — «в бороду» и «в стол». Массовка «Единой России» враждебно-безразлично слушает речи тех, кому дана власть вещать о модернизации, инновациях, программах развития, сильной России, выходе в великие державы, преодолении коррупции и т. п.
В манифесте «Единой России, где было заявлено о консервативной модернизации, хорошо просматривается одна из излюбленных мыслей кремлевских идеологов. На протяжении веков в России цена человеческой жизни, — скорбят они, — была почти ничтожна, великие успехи и победы часто доставались очень дорого. Убойный аргумент — который, на взгляд этих идеологов, способен оправдать все что угодно, любые нынешние неуспехи и поражения. Что скрывается за этим аргументом? За ним скрываются «человеческая жизнь», неприкосновенность самих квазибояр, а заодно в скрытом виде неприкосновенность их кланов, собственности и устоев. Все можно поменять в стране, но только не элитарный «застойный процесс». «Победить коррупцию, — провозглашают единороссы, — можно, лишь изменив социально-экономическую ситуацию и качество государственного управления. Это нельзя сделать за один день, — но это нужно делать каждый день». Сиречь нужно не побеждать коррупцию, а бороться с ней перманентно, «консервировать» ее — классическая мечта бюрократии. В этом, в сущности, и заключен весь официозный «российский консерватизм».
Не считая комичной кампанейщины по веерному сооружению ФОКов и пропаганде здорового образа жизни, они, разглагольствуя о жестокостях прошлого, а значит и намекая на собственную гуманность, не расшифровали, как собираются поддерживать человеческий потенциал. Партия агрессивных квази-бояр тайно кровожадна — сберегать и преумножать народ в действительности она не намерена. Ведь у элитариев уже вошло в пословицу, что «с народцем нам не повезло», а потому предпочтительнее те, кто лишен «иждивенческих» комплексов, кто подешевле в труде, посговорчивее в коррупционных схемах и менее склонен ко всяким традиционно русским политическим неожиданностям, вроде той же опричнины — предпочтительнее гастарбайтеры, иммигранты, прописавшиеся в РФ этнические кланы, склонные к данническим отношениям и к «земляческой» тактике выживания в среде пассивного и несолидарного большинства.
Итак, подведем первоначальный итог. Консерватизм для себя означает:
• Коррупцию как потребление стабильности всей системы;
• Неприкосновенность политического и кланового статус-кво;
• Игру в неофеодальную олигархическую «удельность», то есть сговор частей и меньшинств против самой возможности предъявления целей целого, национальных интересов большинства;
• Как следствие из всего предыдущего: бесконечную имитацию созидательного и производительного начала (партия «конкретных дел», как они сами себя именуют).