Голове щекотно, когда она так шепчет. Что она бормочет? Что-что она сказала?! Не понимаю… Голова такая пустая… Сестра Франциска покачивает меня туда-сюда, как маленькую. Хочу быть маленькой… Маленькой девочкой Уллы…
Тихо спрашиваю, уткнувшись в плечо сестры Франциски:
– Почему она не пришла?
– Потому что мы решили так: будет лучше, если сегодня фрау Фидлер со своим другом выяснит всё об удочерении. И пока что всем лучше сделать паузу, взять время на размышление, – отвечает сестра Франциска и гладит меня по голове.
О чём, о чём она говорит? Что надо выяснить? У… удочерение?..
Я выпрямляюсь. У‑до-че-ре-ни‑е… До меня начинает доходить… Неужели она про меня?.. Этого не может быть!
У некоторых детей из интерната появились настоящие родители, которые взяли их насовсем. И они больше к нам не возвращались. Только иногда приходили в гости. Их удочерили. Или усыновили.
Я тихо шепчу:
– Удочерить…
– Да, – говорит сестра Франциска. – Удочерить. Ты понимаешь, что это такое?
Да-да, я понимаю! Это самое-самое-самое замечательное! Тогда у тебя есть родители – навсегда!
Я поднимаю голову.
– Так вот, – сестра Франциска смотрит мне в глаза, – фрау Фидлер очень хотела бы тебя удочерить.
И она говорит что-то ещё, а я больше не могу слушать. Просто не могу. В животе всё сжимается.
Улла хочет меня удочерить! Она хочет, чтобы у неё всегда был ребёнок, а не только по воскресеньям. Она хочет… Наверное, лицо у меня было очень странным, потому что сестра Франциска вдруг заговорила быстро-быстро. Она сказала:
– Теперь я должна тебе сказать: не думай, что всё получится так уж легко. Ещё вообще ничего не решено. Случай фрау Фидлер, несомненно, трудный. Послушай меня! Может даже быть, что это невозможно. Ты слушаешь? Скорее всего, она и её друг, чтобы им разрешили тебя удочерить, должны пожениться. А это фрау Фидлер и её друг должны решить между собой, понимаешь? И даже если они решат пожениться, всё это может занять очень много времени. Я не хочу давать тебе ложную надежду. Возможно, из этого вообще ничего не выйдет. И что тогда?
Сестра Франциска меня встряхивает, я болтаюсь у неё в руках, как тряпичная кукла.
Я слушала её очень внимательно. Да-да.
Меня удочерят! Улла меня удочерит. И вдобавок у нас будет Кристиан. Но это ничего. Улла станет моей настоящей мамой. Совсем настоящей! Навсегда!
Кажется, я всё ещё плачу. Но по-другому. Теперь я плачу совсем по-другому! Сестра Франциска прижимает меня к своей большой мягкой груди и говорит:
– Ах, малыш! Я так за тебя переживаю, так надеюсь, что всё получится. Ну а вдруг нет? Такое тоже может быть, и к этому надо быть готовым. Ах ты, мой малыш…
Он вдруг звучит очень странно, голос сестры Франциски. В нём слышатся слёзы. Такого никогда не было! И ей совсем не надо плакать. Всё получится! Это точно! Если Улла этого хочет, и я хочу, и Кристиан нам поможет, то всё получится. Наверняка. И плакать не нужно. Нужно просто ждать! Ведь сестра Франциска сама так сказала. Может быть, довольно долго. Но зато потом!.. Ждать я умею. Очень хорошо умею. Для меня это легче лёгкого. И к тому же я – ребёнок воскресный. А воскресные дети – они особенно счастливые. Это точно!
* * *
Больше всего мне хотелось просто сидеть и просто ждать своего счастья. Весь понедельник. И весь вторник. И среду. И дальше… До тех пор, пока Улла не придёт и не заберёт меня. Чтобы я могла остаться с ней. Насовсем.
Но пока что она меня не забрала.
А просто так сидеть и ждать невозможно. Нужно ведь ходить в школу. К сожалению. Пропускать можно, только когда болеешь. Кажется, я уже немножко болею. От ожидания. Я сразу сказала об этом сестре Франциске – что я как-то странно себя чувствую. Как будто сейчас взлечу… Теперь я могу ей сказать про такое. Потому что она поймёт, я уверена. В последнее время она смотрит на меня по-другому – совсем не так, как раньше. Я знаю почему. У нас есть общая тайна…
Но идти в школу мне всё-таки пришлось.
Сестра Франциска сказала, что время проходит быстрее, если всё делать как обычно. И что «взлетать» пока никуда не надо. Потому что потом можно больно удариться о «жёсткую реальность». Так она сказала. Что это значит, я не знаю.
Андреа про удочерение я ничего не говорила. И другим тоже. Сначала я сама должна быть во всём уверена. Совершенно уверена! И тогда уж расскажу. Или ещё лучше – просто возьму Зайчика и все свои вещи, а когда Андреа спросит, небрежно скажу: «Меня удочерили, если хочешь знать. Пока!»
Вот она удивится! И обзавидуется.
Когда я обо всём этом думаю, мне становится очень горячо. В животе и в голове. Удочерение – это самое-самое-самое лучшее, что только может быть на свете! Сестра Линда, кажется, тоже кое-что знает. Перед сном она целует меня два раза. Это очень приятно, потому что в этот момент я потихоньку представляю, что меня целует Улла. Хотя у Уллы это получается не так влажно.
Я думаю, что сестра Линда будет по мне скучать. Судя по тому, как она сейчас со мной обращается – так, как будто я скоро отсюда уйду. Каждый раз, когда у неё есть возможность, она гладит меня по голове. Я стараюсь, чтобы такая возможность появлялась почаще. Потому что когда тебя гладят по голове – это так же приятно, как когда целуют.
Я закрываю глаза и представляю себе Уллу… Мою воскресную маму. Нет, мою настоящую маму!
Что она сейчас делает? Может, уже обустраивает квартиру? Мне же нужна кровать. А у неё кровать только одна. Придётся покупать. Наверное, кровать стоит дорого. А денег у Уллы мало. Если она не сможет купить кровать, то и я не смогу к ней переехать. Мне не разрешат, это точно. Потому что в интернате хотят, чтобы мне жилось хорошо. А без кровати – какое же это «хорошее житьё»? Это не хозяйство, а так, ерунда, как говорит сестра Франциска.
Вот у Кристиана, у него деньги есть. Ведь у него есть настоящая работа. И машина. В кафе он без звука заплатил за наши торты. Кристиан наверняка даст Улле денег, чтобы купить кровать. У женатых людей деньги всё равно общие.
А Кристиан должен на нас жениться! То есть, конечно, на Улле, но в придачу он получит и меня тоже. И мы будем жить все вместе. Втроём. Тогда ему тоже нужна кровать. Это уже обойдётся довольно дорого. Надеюсь, денег у Кристиана хватит. Можно ведь спросить. Но я не знаю точно, где он живёт. Только то, что недалеко от Уллы, где-то за углом.
Как-то это по-дурацки – люди собираются стать моими родителями, а я даже не знаю, где живёт мой отец.
Можно спросить сестру Франциску, но я не решаюсь.
У неё такой вид, как будто ей сейчас не до моих расспросов.
