Ладно, я не погиб. Всего лишь невидимая сторона сердца перестала биться. Зачем, Либби? Зачем было мне лгать? Ты вовсе не была обязана разыгрывать из себя ревнивицу или безоговорочно влюбленную. Если бы ты была искренней с самого начала, мы смогли бы полюбить друг друга как-нибудь по-другому, не приплетая сюда будущее. Но тебе этого было недостаточно. Ты хотела полностью обладать мной, каковы бы ни были последствия. Тебе плевать на других. Впрочем, я отнюдь не первый, о, нет. И до меня в твоем списке были многочисленные жертвы, и отнюдь не ничтожные. Они тоже поверили в твою честность, прежде чем узнали, что уже не интересны тебе, что обмануты, заменены, отодвинуты в сторону, выброшены и незаметно исчезли, без шума, ничего не требуя, не развязывая войну.
Я согрешил из гордыни. Ты сказала, что со мной все по-другому. Что я другой. Сказала, что предыдущие не дотягивали до моего уровня. Что они сами виноваты, потому что оказались не способны тебя удержать. Тебе удалось внушить мне, что я был единственным, кто по-настоящему что-то для тебя значил, что рядом со мной даже владыка мира показался бы пресным и неинтересным – ты так и сказала. И я оказался так глуп. Так жалок. Хотя мог бы догадаться. Ведь были доказательства. Наглядные свидетельства. Твоя любовь к деньгам, к комфорту. Твоя манера добиваться всего, никогда ничего не давая взамен. Тебе бы лицедейкой быть, Либби. Никто, кроме тебя, не умеет так хорошо изображать искренность. Никто другой, кроме тебя, не умеет так обещать. Будущее с тобой перехлестывает через край, вот в этом твоя сильная сторона: тем, кто боится пустоты, ты живописуешь царство, откуда скука навсегда изгнана.
Я тебе поверил. Обожал тебя. Захваливал. Боготворил. Воображал нас мужем и женой. Воображал нас старичками: ты и я, идеальная пара. Я думал, что нашел ответ на все свои вопросы. Я жил, узнавал, пытался что-то постичь, только чтобы прийти к тебе. Все мои предыдущие влюбленности были всего лишь черновиками, ты стала шедевром.
Отныне я знаю, что все это было не более чем иллюзией, проекцией, фантазией. Мы никогда не были парой. Ты живешь только настоящим. Ты берешь. Воруешь. Поглощаешь. Наполняешь себя другими. Ты просто удовлетворяешь свои потребности. Утоляешь свои желания. Внутри тебя негромкий голосок наверняка напоминает тебе, что годы проходят, что твое тело увянет и твоя обольстительность выдохнется. Что дальновиднее на чем-нибудь остановиться. Иначе твое место займут другие женщины – более молодые, более свежие, более хитрые.
Но ты заставляешь умолкнуть этот тихий голосок: там будет видно. Дескать, ты еще подумаешь. И отодвигаешь срок платежа, снова принимаешься за свои интриги. Но ты ошиблась. Только что потеряла хорошую лошадку. Через год или через пять, десять лет однажды ничем не примечательным утром ты посмотришь вокруг себя и обнаружишь пустыню. Бум. Твоя жизнь тоже взорвется, Либби.
– Нашелся доктор, чтобы вас осмотреть, – объявил санитар, въезжая в небольшое помещение. – А я тем временем промою вам раны. Этот красивый молодой человек – ваш сын?
– Нет, – сказал голосок Поло, – я просто знакомый.
Я с трудом повернул голову. Он стоял рядом, скрестив руки, серьезный, как Папа Римский. Глупо, но при виде этого мальчугана мне полегчало.
– Что ты здесь делаешь, Поло? Ты ведь должен быть со своей мамой?
– Она говорит с журналистом.
Он указал подбородком на санитара.
– Это я его позвал, когда увидел, что у вас дело пошло слишком круто.
– Позвал – слабовато сказано, – уточнил санитар. – Он меня нашел в общем приемном покое и дотащил до отделения «Скорой помощи». Хваткий мальчуган. Упрямый. Я и подумал, что это ваш.
– Мне так не повезло.
Я посмотрел на Поло.
– Твой отец очень бы тобой гордился.
– У меня нет отца, – отозвался Поло.
Он отвернулся к стене. Ну и кретин же ты, Том. Вечно попадаешь впросак, где только можно. Надо сказать, что жизнь довольно плохо устроена. Этот замечательный малыш растет без отца, а у меня есть сын, никчемный оболтус двадцати семи лет, который общается со мной только ради того, чтобы заполучить приглашение на Каннский фестиваль или представить мне счета для оплаты.
Я частично несу за это ответственность: насколько помню, я с самого раннего детства чудовищно его баловал. Хуже того, позволил его матери сделать из него тряпку. Под предлогом защиты она сознательно оберегала его от любого усилия. Быть может, желая забыть, что мы с ней отдалялись друг от друга с каждым годом, она и замкнулась с Натаном в непроницаемом пузыре, чуть ли не слилась с ним воедино. В результате, перебрав вагоны частных преподавателей, на которых ушла уйма денег, но так и не сдав экзамены на бакалавра, мой сын теперь либо валяется на диване, либо кутит в модных ночных кабаках, где бутылку шампанского продают по цене скутера. Это меня бесит: ну можно ли, под тем предлогом, что живешь в роскоши, ни черта не делать? Иногда я в приступе раздражения звоню ему и пытаюсь растормошить: Натан, пора подумать о своем будущем.
Но он не позволяет мне вывести себя из равновесия. Утверждает, что работает больше, чем я думаю.
– Что я хочу, так это поднять свое дело. Ночной клуб. Есть такая мыслишка.
Потом, через какое-то время:
– Ладно, не вышло. Хочу открыть свою фирму, заняться недвижимостью. У меня уже и клиенты есть.
Еще позже:
– На самом деле у меня суперплан с другом из Китая. Недорогие авторские украшения.
Всякий раз он этим пользуется, чтобы вытягивать у меня деньги. И я всякий раз плачу. Иногда немного спорю. Но тогда:
– Лучше сразу скажи, что отказываешься мне помочь. Думаешь, так просто начать свой бизнес?
Я предложил взять его в свою компанию. Доверил бы его Джине, большому профессионалу, которая работает со мной уже пятнадцать лет. Она бы его обтесала, придала ему немного твердости, но он, разумеется, отклонил предложение. Язык-то у него неплохо подвешен: он, дескать, не хочет, чтобы его считали «папенькиным сынком», не выносит рамок системы, ему требуется независимость, это вопрос характера. Я-то подозреваю, что он просто уже подсчитал: после моей смерти ему вполне хватит ренты на широкую жизнь. Однако моя смерть, статистически и учитывая мой стиль жизни, уровень потребления спиртного и две пачки сигарет в день, должна случиться, когда ему будет около сорока лет. Подход циничный, но вполне обоснованный. А до тех пор он тянет время, как может, «держит меня под рукой» – одно из его любимых выражений. Если я начинаю давить сильнее и угрожаю лишить его средств на эту жизнь, он касается чувствительной струны.
– Слушай, я изо всех сил стараюсь найти свой путь, но объясни, ты-то сам как пробился без помощи дедушкиных денег?
– В твоем возрасте я уже давно зарабатывал себе на жизнь.
– Надо думать, тогда это было легче. А знаешь что? Ведь всегда легче почувствовать себя сильнее, когда у тебя есть отец, который помогает тебе вечером делать задания по математике. Я же не видел тебя все свое детство и ты хочешь, чтобы я тащил двойную ношу?
