Так Марко покончил счеты с жизнью.
Даже не зашел попрощаться…
Страданию он предпочел небытие.
Мы связаны кровью. До самой смерти.
Теперь мы мертвы. Все трое.
Ты мог бы с самого начала подписаться своим именем, потому что ты для меня чужой.
Кей Бартольди
Дэвид Ройл
Отель «Голубятня»
Экс-ан-Прованс
7 ноября 1998.
Сегодня годовщина смерти моего отца.
Сегодня я понял, что больше тебя не увижу.
Я оплакиваю его, тебя, нас троих…
Я возвращаюсь в Америку.
Кей, красавица моя, отравительница моя, жрица моя, пожирательница моя.
Кей, я безумно тебя люблю.
Кей, я смотрел на мир с высоты твоего взгляда, и мне казалось, что я один справлюсь со всем на свете, я готов был бросить вызов океану и Голливуду с его ловушками и дутыми кумирами.
Ты дарила мне столько любви, что я начинал задыхаться…
Я бросил тебя на пристани.
То был самый трусливый поступок в моей жизни.
Я познал успех, торжество и бремя славы.
Кей, теперь у меня есть все, но я чувствую себя нищим, потому что я потерял тебя.
Кей, позволь мне рассказать, как ты стала возвращаться в мою жизнь…
Видишь, мне все время хочется называть тебя по имени…
Говорить только о тебе.
Поневоле цепляешься за прошлое, когда настоящее — пусто, когда столько лет кричал: «Стоп! Снято!», и вдруг понял, что жизнь прошла мимо.
Ты вернулась ко мне тихо-тихо, на цыпочках, хитрой маленькой девочкой, прячущей свою тайну.
Ты проскальзывала в книги, которые я читал, в фильмы, которые я смотрел. Я узнавал знакомые черты.
Длинные черные кудри, стянутые в пучок на затылке.
Тонкие загорелые ноги, (ты еще сравнивала, у кого из нас ноги длиннее). Продолговатые черные глаза, чей внимательный взгляд делал меня владыкой вселенной. Моя империя держалась на тебе одной, такой хрупкой, такой сильной.
Ты несла себя, как королева, для которой мирские соблазны — ничто.
От одного твоего взгляда золотые самородки вылезали на поверхность земли.
Ты воспламеняла все на своем пути, и меня тоже.
Помнишь Кей, как мы занимались любовью до потери пульса, до потери крови, а утром ты будила меня и молча просила «еще чуть-чуть», придвигая указательный палец к большому, словно желая обозначить это самое «чуть-чуть», и я всем телом, всей душой бросался в очерченное тобою крохотное пространство…
А иногда ты будила меня среди ночи, трясла до тех пор, пока я не открывал глаза, и в ужасе шептала: «Дэвид, мы случайно не сунули камамбер в морозильник? Сунули, да? Это ужасно, он засохнет…»
Ты засыпала, а я на цыпочках выходил из спальни, чтобы проверить, куда мы дели камамбер…
Помнишь, как ты тайком перекрещивала пальцы за спиной, когда хотела солгать и боялась навлечь на себя гнев небес…
Как я читал тебе на ночь «Беренику»[36]…
Как ты говорила: «Не дай жизни пройти мимо, не упусти настоящую жизнь…»
И добавляла: «Твоя жизнь, это я, Дэвид, но ты этого не понимаешь, а когда поймешь, будет слишком поздно…»
Ты была такой юной и, притом, такой мудрой. Ты так много понимала. Ты вдохнула жизнь в молодого циника, каким я пытался быть. С тобою жизнь снова обрела вкус…
Ты любила взахлеб.
А потом… Потом я спал с неземными красавицами, которые в постели были предсказуемы и фальшивы; получал почетные призы и не знал, с кем разделить радость победы; зарабатывал миллионы долларов и уже не мог придумать, на что их потратить; загромождал квартиру тысячами книг и кассет, и все время меня неотступно преследовал твой образ, Кей, твои жесты, интонации, крики, жалобы, вспышки гнева.
Ты стала призраком, избавиться от которого я не мог.
Меня уже не спасал кинематограф. Я работал, как проклятый, всего достиг, всего добился, но мысли о тебе не оставляли меня ни на минуту.
В моих жилах текла твоя кровь.
Твоя кровь смешалась с моей навеки.
Недавно я решил по-новому взглянуть на свой особняк, заставленный полками, на свой огромный банковский счет, ибо твой призрак подступал все ближе и не давал мне покоя. И я решил: пора остановиться, пора задуматься, что в этой жизни имеет значение. И понял, что у меня ничего нет. Я приобрел, все, чего желал, но у меня ничего нет. Мое безграничное тщеславие все достижения превратило в ничто.
Жажда успеха не позволяет оглядываться назад.
Времени на раздумья просто не остается.
Я решил, что пора остановиться, и мне сразу стало легче. Я учился бездействовать, и видел все яснее.
Я со всей очевидностью понял, что главное — вернуть Кей.
И меня охватил страх…
Я боялся, что ты изменилась, стала другой, совсем не похожей на ту Кей.
Кей, я был не прав, я должен был тебе доверять.
Я надел маску, изменился до неузнаваемости.
Эта маска была жалкой и трусливой. Хуже было то, что я уже не понимал, где я, а где она…
Я опущу забрало, вернусь в Голливуд, который рано или поздно перестанет мириться со мной, с моим раздутым самомнением, с моим нежеланием подчиняться правилам.
Я знаю это и мысленно к этому готовлюсь, потому что терять мне теперь уже нечего…
Дэвид
Дэвид больше никогда не переступал порог книжного магазина в Фекампе.
Марко похоронен у часовни Богородицы, которая покровительствует кораблям и защищает рыбаков.
Кей осталась жить в нашем городе.
Ветреной январской ночью какие-то негодяи разбили витрину и унесли деньги.
Кей не пошла в полицию.
Натали по-прежнему работает у нее в магазине. Рике вернулся, поклялся, что будет верен до гроба, Натали сделала вид, что верит.
Дэвид больше не писал Кей. О его успехах мы узнавали из газет, которые читали украдкой, чтобы не обидеть Кей.
Он продолжал выпускать фильмы, которые имели кассовый успех. Его прибыли исчислялись миллионами. Мы были за него рады.
На фотографиях он обнимался с блистательными звездами, которых мы наблюдали только в кино. С юными старлетками, которые появляются и исчезают, словно по мановению волшебной палочки, с актрисами постарше.
Он улыбался, выглядел счастливым, но кто может знать, как оно там было на самом деле.
