Венсан извинился, что не заходил два дня. У него был заказ на оформление потрясающей свадьбы.
— Мне заказали даже голубей! — восклицает он.
— Ну как? Обошлось? — спрашиваю я. — Голуби не нагадили в закуски?
Я покончила с готовкой. И могла, наконец, присесть и выпить чашечку кофе. Все суставы у меня ныли, от плеч до больших пальцев на ногах. Хоть они и железные, но проржавели, должно быть.
— Я прихватил это для тебя, — сказал Венсан и протянул мне белую орхидею с пурпурной сердцевиной. — Они не вянут, — добавил он.
— Красивая. Смотри, какое у нее личико!
Венсан нахмурился. Моя шутливость показалась ему неуместным легкомыслием. Мужу тоже так казалось.
— Они стоят бешеных денег.
— Ты о чем?
— Об орхидеях. Белые, как эта, стоят бешеных денег.
Мою благодарность за роскошный подарок Венсан счел легковесной.
Я взяла его за руку, приблизила лицо к его лицу: со стороны можно подумать, будто мы целуемся. Проникновенно заглянула ему в глаза и прошептала:
— Ты такой добрый. Она потрясающая!
Я заметила, что изо рта у него пахло анисом. Мне хотелось поблагодарить и за это, но я побоялась его обидеть. Я держала его руку в своей. Гладкая, нежная ладонь. А моя, как терка, и вся в порезах. Извини, Венсан. Я невольно задумалась, что будет, если в один прекрасный день я влюблюсь. И можно ли влюбиться в меня? Можно ли любить женщину, у которой руки грубые, как подошвы? Можно ли хотеть женщину, у которой морщины, будто глубокие шрамы, идут от носа к подбородку? Отчего кожа так изнашивается?
— Сколько тебе лет? — спросила я у Венсана.
— Тридцать девять, — ответил он.
— Я старше тебя, — в моем голосе прозвучала фальшь мнимого превосходства.
— Это незаметно.
В моих глазах отразилось недоверие.
— Миниатюрные женщины всегда выглядят моложе своих лет, — заявил он.
Только этого цветка не хватало в моем ресторанном гербарии!
Впрочем, поглядев на меня со спины, можно было и обмануться. Невеличка с черными, как смоль, волосами, узкими бедрами, тонкими щиколотками. Однажды, когда мы шли вместе с Октавом по улице, кто-то нам вслед закричал: «Эй, молодежь!» Оказывается, мы обронили перчатку. Прохожий не заметил разницы между нами. Для него мне тоже было пятнадцать. Как Октаву. Октав поднял перчатку, взял меня за подбородок и сказал: «Девочка моя». Я чуть с ума не сошла. И бесповоротно сдалась на его милость, хотя внешне еще сопротивлялась. Я не ждала такого. И не могла предвидеть, что сулит мне нежданное превращение. Добро или зло, счастье или беду? Сама Кассандра оказалась бы в тупике.
Глава 15
Мальчишеская дружба. Заповедный край стыдливого молчания, хотя друзья кричат, возятся, громко спорят. «А мой папа… А моя собака… А у нас учительница…» Мальчишки препираются, полдничая, и кухонный стол, за которым они сидят, кажется им центром мироздания. Потом играют, лежа на животе, на полу. Майки задрались, ковер натирает кожу, отпечатывается на ней. Человечков они держат в вытянутых руках, стремясь как можно дальше уйти от собственного тела, вселиться в пластиковые фигурки. Их новое воплощение величиной с палец. Маловато? Зато с ним обретаешь абсолютную свободу: летай, падай со скалы и сразу опять беги. Можно драться, издавая невероятные вопли. А когда чудеса надоели, разжать усталые пальцы. Человечки забыты, брошены, закатились под комод, потерялись навеки. Велика важность! Теперь мы бежим играть в футбол. Пинаем мяч до изнеможения, бросаемся плашмя, чтобы не пропустить гол, ударяемся об угол кровати, вытираем кровь — не беда! После матча головенки потные и всклокоченные. Оба умирают от жажды.
В первый раз Гуго упомянул об Октаве, когда ему было семь лет, а Октаву восемь.
— У нас в классе у одного мальчика музыкальное имя, — сообщил он мне.
— Людвиг? — попыталась я угадать.
— Нет, чуднее.
— Вольфганг?
— Нет, еще чуднее.
Я почесала в затылке.
— Вспомнил! — закричал он внезапно, так что я подпрыгнула от неожиданности. — Его зовут Октав.
Мне стало смешно.
— И какой же он, этот Октав? — спросила я у сына.
— Маленький. Губки розовые.
Больше ему нечего было сказать.
— А еще какой?
Гуго наморщил лоб, прибавить он ничего не мог.
— А волосы у него какие?
— Прямые.
— А по цвету?
— Русые.
— А глаза?
— Обыкновенные.
— Какого цвета?
Гуго нахмурился. Не знал. И признался, что никогда не обращал внимания, что глаза у людей разных цветов.
— Теперь я буду обращать внимание на цвет глаз, — пообещал он мне с присущей ему добросовестностью.
Я отвела взгляд, как всегда отводила, когда он хотел заглянуть мне в глаза. Отводила невольно, инстинктивно, бессознательно. Не задумываясь ни на секунду. Положительный полюс магнита всегда убегает от другого положительного, и мои глаза убегали от его глаз. Наверное, я боялась, что он прочитает то, что я так старательно и безуспешно пыталась скрыть. «Я не люблю тебя» — вот правда, впечатанная в мою радужку, в мой зрачок. Я не могла выпустить в сына эту стрелу. Оберегала его не потому, что он моя плоть и кровь. Просто следовала абсолютному императиву, который формулировался примерно так: взрослый сильнее, поэтому ни в коем случае не должен обижать ребенка. Я оберегала сына от самой себя вполне сознательно, подчиняясь элементарным правилам, точно так же, как дожидалась зеленого света при переходе улицы. Просто из милосердия, как выхаживала бы раненую птицу или кормила бродячую кошку.
— Можно я приглашу Октава к нам? — спросил Гуго.
Он впервые просил разрешения привести в дом приятеля.
— Ты хочешь позвать его в гости? На полдник?
— Да, и пусть он у нас переночует, ладно?
— А его родители согласны? Я сейчас позвоню им. У тебя есть его телефон?
— Его родители согласны. Октав делает все, что хочет.
— Откуда ты знаешь?
— Он сам мне сказал.
— И все-таки я позвоню его маме.
Мне ни разу не удалось застать дома его родителей. Я оставляла им сообщения на автоответчике. Они не перезванивали мне. Я писала записки, но не получала ответа. Октав появился у нас с рюкзаком, где лежала аккуратно сложенная пижама и мешочек с гребешком и щеткой. Все было предусмотрено, вероятно, его все-таки собирал кто-то из взрослых. Октав появился у нас в среду, в пять часов вечера вместе с Гуго. Действительно, прямые русые волосы и глаза неопределенного цвета. Он сказал «здравствуйте» и подставил мне щеку для поцелуя. Я наклонилась и поцеловала его, сразу наградив тем, в чем отказывала Гуго. Покраснела и порадовалась, что теперь зима и у нас в прихожей с середины дня темно. Я пошла на кухню, чтобы накрыть на стол. Гуго опередил меня, достал из буфета хлеб для бутербродов и ореховую пасту. Он хозяйничал умело и ловко. Октав неподвижно сидел на табуретке и ждал, чтобы его обслужили. Он не отваживался ни на малейшее движение, пришлось налить ему молока и пододвинуть вплотную стакан, иначе он не выпил бы его.
