Так мысленно рассуждая, я вошла в подъезд, поднялась по лестнице и позвонила в дверь Василию Поликарповича. Раздались его неровные шаги, он тут же открыл и, увидев меня, совсем, как мне показалось, не удивился.
— Я не вовремя?
— Проходите, проходите. Вы удачно ко мне забежали, с минуты на минуту будет у меня Иван. Он просто жаждет с вами поговорить.
Я вошла, села в кресло, одна ручка которого постоянно соскакивала и, если сидящий не успевал ее ловко подхватить, падала со стуком на пол. Вообще, точно у Собакевича, мебель у Василия Поликарповича, столь же выразительно его самого отражала: несколько стульев, стоящих как попало по всей комнате, где он принимал гостей, вообще едва ли могли уже стульями называться — у двух не было ножек и они были втиснуты между сервантом и стеной, один на другой, еще два не имели спинок, а один имел и четыре ножки и спинку, но был связан веревкой. Лишь два стула, стоящих у стола, были целы… Шкаф тоже прихрамывал: вместо одной ножки под него была подложена какая-то металлическая штуковина В серванте отсутствовало одно стекло. Шторы, когда-то, видимо, дорогие и даже изысканные по ткани и рисунку, сейчас были так грязны, что об их былой изысканности я могла догадаться лишь благодаря своей профессии художника-декоратора. Однако в серванте виднелась серебряная посуда и коньяк Василий Поликарпович пил из красивых старинных серебряных рюмок Он сразу поставил на стол початую бутылку, обставив потребность свою весьма прилично: «Я — рюмочку коньяка с вашего позволения, а вы можете с кофе. А желаете — просто кофе». Выпив, он хитро посмотрел на меня и пошутил: «Засеките время. Стоит мне поставить на стол алкоголь, через семь минут и тридцать две секунды заявляется Иван».
Я, конечно, от коньяка отказалась. К алкоголю и курению я вообще отношусь отрицательно.
— Обижаете, — сказал Василий Поликарпович, — а вот сестра ваша никогда не брезговала посидеть, выпить рюмку и послушать бред старого соседа! — Он помолчал. — И вообще, она была не такая, как все… Помните, кажется у Грина есть рассказ про… запамятовал имя… Вспомнил! Про Ассоль. — Он произнес имя девушки, сделав ударение на первом слоге. — Вот это и была ваша сестра. Я всегда знал, что замуж она не выйдет…
— Но у нее был короткий брак с художником, — вставила я.
— Ерунда! — Старик даже рассердился. — Так! Игрушки! Они и расписаны не были.
Это, кстати, было ново для меня и особенно меня удивило, что узнала я такую подробность не от сестры, а от ее чудаковатого соседа.
— Я имею в виду нормальную — нор — маль — ну — ю! — семью. Я знал — у нее такой семьи не будет. Пока была жива ее мать, пока она лежала на кровати, все говорили, что мать — ее обуза и не дает ей найти личное счастье. Чушь! Она была такая сама… А вот и он! Ну что я вам говорил: семь минут и пятнадцать секунд! Чует, чует ворон! Да это я так, шучу. — Он, видимо, решил, что с определением перегнул палку. — Я всю жизнь шучу. А Иван — отличный парень. Вы, кстати, замужем? — И он заковылял к двери.
Иван на этот раз был еще трезв и, наверное, оттого несколько смутился, когда оба они вернулись в комнату, и он увидел меня. Поздоровавшись, он присел к столу и произнес с ноткой укоризны: «С утра, Василий Поликарпович, и выпиваете.»
— Ты, конечно, не станешь и потому тебе я не наливаю, — старик наполнил вновь свою рюмку.
— Нет, отчего же!
Я засмеялась. Иван тоже Он быстро выпил и спросил: «Огурчика не найдется?»
— Темный ты человек, Иван, ох, темный, — притворно возмутился Василий Поликарпович, — нет чтобы конфет да фруктов попросить!
— Ну это вы у нас аристократ, а я мент!
— Кстати, вы хотели поделиться со мной какими-то соображениями, все-таки вы — профессионал, — я решила смягчить ситуацию, а главное, коньячный разговор мне уже наскучил.
— Вы читали Кинга? — тут же спросил он. — Я кроме детективов ничего не читаю. Кинг, конечно, ерунда, фантастика, но в одном его романе, где поджигательница — девчонка бежит от преследователей, есть такое словечко — п о д т о л к н у т ь. У Кинга словечко-то есть, но как-то не так оно обставлено, а у нас, криминалистов, все проще: за подталкивание статью сразу шьют— это дело уголовно наказуемо. Я все сказал. — Видимо, подполковник любит смотреть вестерны и в воображении видит себя то вождем индейского племени, то шерифом, подумала я…В другой раз мое наблюдение меня бы просто позабавило, но — не сейчас.
— Вы хотите сказать, что был человек, который мог бы ответить за то, что произошло с сестрой?
— Конечно.
— И он мог бы попасть под суд?
— Тонкое дело, но, если собрать факты, тщательно взвесить доказательства, найти ее собственные признания… Но ведь вы не будете этим заниматься, так?
— Пока я ничего не знаю, — призналась я. — Только начала читать ее дневник…
— У нее был дневник? — Иван оживился и со значением посмотрел на Василия Поликарповича, который, как ни странно, полную третью рюмку только пригубил и отставил в сторону. — Теперь мне кое-что ясно. Так дневник у вас?
— У меня.
— Читайте, читайте— и очень внимательно!
— Покажите потом записи ее Ивану, — сказал Василий Поликарпович, — если, разумеется, сочтете нужным. Он ведь опытный работник…
— Списанный на берег за ненадобностью, — прибавил Иван, криво усмехнувшись.
— Да их многих посокращали, — стал объяснять старик. — Время такое тогда пришло — дикое. И нынче — одни коммерсанты кругом, а другими словами — спекулянты. Там купил — здесь продал. Никто не работает, а кто работает, тому не платят И глагол появился соответствующий — крутиться. Он, говорят, крутится, чтобы семью кормить.
Иван вдруг рассмеялся и прищурив узковатые глаза спросил: «Ну-ка угадайте, кто у нас теперь самый крутой?»
— Не знаю, — растерялась я.
— А ты, Василий Поликарпович, знаешь?
— Ну, наверное, эти… новые русские, то есть буржуи?
— И не угадал, не угадал! Самый крутой у нас — композитор Игорь Крутой! — Он даже ладонями хлопнул по столу.
А старик обиделся: «И знать такого не знаю!»
Я поняла, что начинается вторая, развлекательная, часть их утреннего застолья и заторопилась уйти. Уже увлеченные детским подтруниванием друг над другом, они простились со мной без особого сожаления. А я решила пойти в риелтовскую контору и поставить квартиру, которая юридически теперь принадлежала мне, на продажу.
Накрапывал то ли мокрый снег, то ли первый весенний дождь; на асфальте чернели лужицы, я свернула в переулок и попыталась вспомнить, гуляла ли я здесь в детстве. Кажется, где-то неподалеку аптека? В шесть лет я переболела тяжелой ангиной, мне выписали витамины и мы с мамой вместе ходили в аптеку, она купила мне круглые белые таблетки, такие вкусные, вкуснее конфет… Да! Аптека! Надо же! Прошло двадцать два года, кругом супермаркеты, частные магазины, импортная одежда, обувь — ничего нашего… А старушка-аптека жива!
