Вытащив фляжку с водкой, предлагаю хлебнуть мужику. Он хватает ее без раздумий.
«Я знал, что так и будет, — поздравляю себя. — Подобные ему хватают то, что нравится, и не морочатся».
Это такие, как я, мучаются всякими мыслями.
— А что, с удовольствием, — говорит он и делает мощный глоток.
— Бери, — говорю. — Тебе больше пригодится.
Он ничего не отвечает, только прихлебывает. А я проезжаю Эдгар-стрит и, нарезая круги, постепенно приближаюсь к западной окраине. Там начинается грунтовая дорога, она ведет к месту под названием Собор. Это скалистая вершина горы. Под ней на многие мили тянется бушлэнд.[3]Мы еще не выехали из пригорода, а мужик уже уснул. Фляжка выпадает из руки и выплескивается на него. Я еду дальше.
Проходит полчаса, и я уже на грунтовке. Путь по ней занимает еще полчаса. На месте мы оказываемся в начале второго. Я заглушаю двигатель, и мы остаемся одни, в тишине.
Пора становиться злым. Смогу ли я, правда, рассвирепеть до нужной кондиции — это еще вопрос.
Выхожу из машины и иду к пассажирскому сиденью. Открываю дверь. И бью мужика по лицу пистолетом.
Ноль реакции.
Еще один удар — то же самое.
Он резко приходит в себя только с пятого раза. Пробует языком кровь из носа и рта.
— Просыпайся, — приказываю я.
Видно, что мужик завис и явно не понимает, где он и что происходит.
— Выходи из машины.
Пистолет целит ему прямо между глаз.
— Не советую рыпаться. Он заряжен, не сомневайся.
Мужик еще не протрезвел, но, похоже, все понял — глаза круглые от страха. Он явно хочет сделать резкое движение, — но тут же понимает, что он из машины-то едва может вылезти. Кое-как он встает на ноги, и я веду его вверх по грунтовке, подгоняя тычками пистолета между лопаток.
— Пуля пробьет позвоночник, — говорю я, — и ты останешься здесь подыхать. А потом я позвоню твоим жене и дочке: мол, приходите, посмотрите. Знаешь, что они будут делать? В пляс пустятся. Здорово, правда? Или прострелить тебе череп? Быстрая смерть все-таки. Ну, что выбираешь?
Он оседает на землю, и я одной коленкой придавливаю ему плечо, другой поддаю в спину. Колени у меня острые, мужику явно приходится несладко. Пистолет холодит ему шею.
— Ну, каково это, чувствовать смерть за спиной?
Голос у меня немного дрожит, но в общем и целом звучит довольно твердо.
— И знаешь что? Ты это заслужил.
Я отскакиваю и рычу:
— А теперь встал и пошел. Или умрешь на месте.
И тут до меня доносится звук.
Он поднимается снизу, от земли.
И я понимаю, что это. Мужик всхлипывает. Однако сегодня ночью мне не до сантиментов. Я должен убить этого человека. Потому что он сам убивал — жену и ребенка. Медленно, не прилагая никаких усилий и с полным презрением к страданиям жертвы. Он делал это каждую ночь. И только мне одному, ничем не примечательному жителю пригорода, Эду Кеннеди, выпал шанс положить этому конец.
— Поднимайся! — Я снова отвешиваю ему пинок.
И мы плетемся к вершине горы. К Собору.
На самой макушке скалы останавливаемся. До края обрыва не более пяти метров. Дуло пистолета целится ему в затылок. Я стою в трех метрах от мужика. Дело практически выполнено.
Вот только…
Меня начинает трясти.
Ноги и руки дрожат.
Меня шатает и колотит от одной мысли: «Убить человека». Вчерашний настрой куда-то исчез. Ощущение непобедимости ушло, и я вдруг оказался лицом к лицу с мыслью: «Придется делать то, что должен, без всякой помощи извне. Есть только моя несовершенная человеческая природа — и все».
Я делаю глубокий вдох. И понимаю: это конец. Ничего у меня не получится.
Кстати, хочу спросить.
А как бы вы поступили на моем месте? Скажите! Нет, правда, признайтесь честно!
Впрочем, что вас спрашивать — вы же далеко. Пальцы переворачивают страницы книги, рассказывающей чужую историю. Она странным образом входит в вашу жизнь, но глаза-то, они не видят того, что передо мной! Для вас эта история — несколько сотен страниц. А для меня — реальность. Я буду и дальше жить с этим, каждый раз думая: «А оно того стоило?» Для меня жизнь разделится на «до» и «после». Я убью этого человека и умру сам. Внутри себя. Мне хочется заорать. Завопить во все горло, требуя ответа на вопрос: «Почему?!» С неба, как сосульки весной, падают звездочки, но я безутешен. И выхода-то никакого нет. Мужик оседает на колени, а я стою и жду.
Жду.
Перебираю варианты.
Пытаюсь отыскать лучший.
Жесткая рукоять пистолета впивается в ладонь. Она холодная и теплая, скользкая и твердая одновременно. Меня трясет с ног до головы, я понимаю: чтобы выстрелить, нужно прижать дуло к затылку этого человека. Иначе промахнусь. Придется всадить в его плоть пулю, а потом смотреть, как из раны бьет красная человеческая кровь. Он станет еще одной жертвой всеобщего, безликого насилия. И сколько бы раз я ни говорил себе: «Эд, ты поступаешь правильно», все мое существо умоляет ответить: «Почему именно я должен был нажать на спусковой крючок? Не Марв, не Одри, не Ричи, а именно я?»
В голове орут «Proclaimers».
Нет, вы только представьте себе.
Вообразите: убить кого-нибудь под звуки песни, которую поют два шотландских ботана в очочках и со стрижкой-бобриком. И как прикажете мне слушать эту песню потом? А если ее по радио передавать будут? Я же стану думать только о ночи, когда убил человека! Отнял у него жизнь собственными руками!
Я дрожу и жду. Трясусь и жду.
Мужик падает на землю и принимается храпеть.
И храпит так несколько часов подряд.
Когда со всех сторон начинает сочиться утренний свет и солнце вплотную подбирается к краю земли на востоке, я решаю: все, пора.
Пихаю мужика пистолетом и бужу его. В этот раз он просыпается моментально. Я снова стою в трех метрах позади него. Он поднимается на ноги, хочет обернуться, но передумывает. Я подхожу поближе, поднимаю пистолет к его затылку и говорю:
— Итак, я был избран сделать это с тобой. Долго я ходил и смотрел, как ты поступаешь со своими родными. Пора прекратить это. Кивни, если понял.
Он медленно опускает голову.
— Ты хоть понимаешь, что умрешь за то, что совершил?
В этот раз он не кивает. Мне приходится снова его ударить:
— Ну?
Кивает.
Над горизонтом показывается сияющий край солнца, и я сжимаю пальцы на рукояти пистолета. Легонько пробую спусковой крючок. По лицу катится пот.
