— Привет, — прошептал какой-то опоздавший, проскальзывая на место рядом с ним, окутанный облаком одеколона, по качеству явно не советского.
— Эмиль! Рад вас видеть.
— Я тут подумал, а вы меня не представите… — и он, такой приятный, такой уверенный в том, что ему не откажут, легким кивком остроконечного подбородка указал вперед.
Сочетание тут было, на первый взгляд, сложное: Эмиль Арсланович, занимающий неплохое местечко в аппарате, весь погруженный в работу над проектом по нормировке системы зарплат, который поддерживали в Кремле, и одновременно самостоятельно изучающий математику — ни с того ни с сего, до такой степени серьезно, что начали поговаривать, будто он серьезно обдумывает, не двинуться ли бочком в науку; и Леонид Витальевич, придумавший немалую часть того, что с энтузиазмом изучает Эмиль, при этом — человек, в представлении которого политические маневры исчерпываются ужасающим по своей откровенности письмом самому могущественному из всех, кто пришел ему в голову. По сути, думал Немчинов, может, это и не такое уж плохое сочетание, ведь, судя по всем сведениям и по его собственным наблюдениям, у Эмиля имеются связи и житейская мудрость, однако ему не хватает в голове настоящей змеиной холодности, как у тех, кто метит на самый верх, для кого идеи и люди могут быть полезны, не более. Он подозревал, что внешне светский Эмиль в глубине души человек серьезный и основательный.
— Конечно, конечно, — шепнул он в ответ. — Подождите после заседания, вместе пойдем.
— Прекрасно. Ну, как оно?
— Да, по-моему, вот-вот атака начнется…
— Позвольте мне, — говорил Леонид Витальевич, — привести простой пример, демонстрирующий, как многое в планировании народного хозяйства зависит от выбора того или иного варианта, а следовательно, как важно, чтобы существовал метод, позволяющий выбрать наилучший вариант. В конце концов на каждое отдельное решение могут приходиться две, три или четыре возможности, кажущиеся одинаково вероятными, однако, если перемножить количество комбинаций, то всего мы получим огромнейшее количество возможных планов. Теперь предположим, что мы хотим производить два вида продукции, А и В, в равных пропорциях, и производство необходимо распределить между тремя различными предприятиями, у каждого из которых свой уровень производительности для А и для В. Пусть, разделив производство равным образом между двумя предприятиями, мы получим в результате 7600 единиц А и 7400 единиц В Почти одинаковое количество — величины заведомо достаточно близкие, чтобы их можно было считать успешным выполнением плана при существующей системе. И все-таки не исключено, что другой план может привести к производству 8400 единиц А и 8400 единиц В при тех же самых затратахна труд и материалы и том же времени работы предприятия. Всего лишь организовав производство по-другому, мы получим идеальное выполнение требования о равной выдаче обоих продуктов плюс дополнительные 13 % продукции. Откуда взялись эти 13 %? “Из ниоткуда”, “из математики” — или, точнее, из оптимизации уже существующей системы производства. Это… да?
Немчинов наклонился вперед. Кто-то поднял руку; не кто-то из громких имен старомодной политэкономии — эти прийти на немчиновскую конференцию отказались, рассудив вероятно, что в нынешние новые времена их призывы обратиться к философским авторитетам будут напоминать попытку вызвать милицию. Сомнения старой гвардии выражали представители из средних рядов. Их неодобрение было не столь сильно, не несло в себе столь же весомые заключения. Это был статистик Боярский.
— Да?
— Леонид Витальевич, вы же, по сути, приводите пример из собственной книги “Экономический расчет наилучшего использования ресурсов”, которую столько критиковали. Рецензенты, один за другим, громили ее за один и тот же недостаток — ваше заигрывание с теориями, известными нам по работам буржуазных апологетов…
Боярский запнулся. Ну да, подумал Немчинов, конечно, ждешь, что небо обрушится на землю — так ведь всегда бывало, стоило кому-нибудь произнести подобные слова; теперь же вместо этого — молчание. Придется тебе, похоже, на самом деле изложить свою позицию.
— Естественно, — в голосе Боярского звучала натянутая вежливость, — я не имею ни малейших возражений относительно чисто математической части вашей работы. Всем нам, разумеется, известно, что для усовершенствования планирования крайне важен более подробный численный анализ; и вы предложили инструментарий, который в ряде областей наверняка может принести большую пользу. Точно так же мы все, разумеется, гордимся тем, что вы независимо открыли принципы… э-э-э…
— … линейного программирования…
— Да, линейного программирования у нас, в Советском Союзе, до того как это было сделано учеными империалистических стран. И все же экономика — наука не просто количественная, так ведь? Это прежде всего наука качественная, главная качественная наука, которая позволяет установить не только масштаб, но и значение экономических явлений; и как это происходит? Конечно, путем неукоснительного применения принципов марксизма-ленинизма. Следовательно, экономика основана главным образом на партийности. Математические исследования могут привести к успеху только тогда, когда они исходят из экономического содержания, которое можно почерпнуть из политэкономии. Например, политэкономия утверждает, что планы развития социалистического народного хозяйства суть объективное выражение экономических законов социализма. Тогда как вы в вашей книге называете их просто “совокупностью чисел” — тем самым, можно сказать, проявляя демонстративное неуважение к социалистической системе. Вы отказываетесь руководствоваться политэкономией, и в этом-то, в первую очередь, заключается ваша ошибка — вы приписываете своим математическим открытиям универсальное значение, которое они могут иметь лишь в иллюзорном мире сочинителей апологий капитализма. Я говорю о ваших так называемых объективно определяемых оценках…
— …объективно обусловленных оценках…
— Да-да, которым вы поначалу придавали скромную, полезную роль, впоследствии расширив ее до такой степени, что теперь они уже не описывают один численный аспект производственного процесса на отдельном предприятии, а вместо того бросают вызов основной истине политэкономии, той что гласит: всякая стоимость создается трудом. “Теневые цены” — так их еще, кажется, называют, — а ведь они дело и вправду темное. Я говорю о вашей книге, о заключении номер шесть, где вы утверждаете, что ваши оценки “динамические!’ Вы пишете: “увеличение потребности в некотором виде изделия связано с относительным повышением затрат, а потому и о. о. оценки для него; уменьшение потребности — с понижением о. о. оценки”. Что это, как не предположение о том, что стоимость определяется предложением и спросом? Подумать только, предложение и спрос — это ведь термины, придуманные буржуазной идеологией для бесстыдного прикрытия эксплуатации. Вот и академик Немчинов критикует вас именно по этому пункту, прямо в своем вступлении к вашей книге…
Да, подумал Немчинов, потому что иначе книгу никто не напечатал бы; мне пришлось выставить себя дураком — цена, которую стоило заплатить, чтобы его идеи начали распространяться.
