Ежмановский, конечно, не знает ответа на этот вопрос, да и никто пока не знает, но он знает генетику и дрейфует в направлении ответа на магической волне генов, кодируемых этой волной белков и возникающих в силу этого характерных черт или целых организмов. Никогда до сих пор мне не приходилось читать столь внятного и в то же время столь поразительного описания волшебной триады «ген-белок-организм». После его описания сразу все становится понятным. Три буквы в четырехбуквенном алфавите ДНК (А-Т-Ц-Г) кодируют двадцать букв аминокислот (существует только двадцать аминокислот, каждая обозначается одной буквой), которые, в свою очередь, складываются в белки, а те конструируют организмы и определяют их жизнь. Просто? В книге Ежмановского простота этой триады объяснена так, что создается ощущение, что ты это знал всегда. И за всем этим стоят ДНК и геном, о котором почти что у каждого с тех пор, как клонировали овечку, есть что сказать. Ежмановский пытается показать, что клонирование овечки Долли и расшифровка генома — это только начало пути, а не его конец. То, что мы знаем, из каких деталей собран космический челнок, вовсе не тождественно знанию, почему этот челнок летает. А жизнь ведь гораздо сложнее любого космического челнока. Об этом тоже пишет Ежмановский, обращаясь к молекулярной биологии и генетике, которая только теперь начинает свою настоящую жизнь. Я тоже считаю, что расшифровка генома — это лишь начало пути. Мне кажется, карту генома человека можно сравнить с нотной записью, непонятной для того, кто не разбирается в нотах, например, для такого, как я. Когда я смотрю в ноты на нотном стане, то не знаю, что это — запись случайного нажатия фортепьянных клавиш или запись «Страстей» Баха. Именно такое знание в нашем случае и должна дать, после расшифровки генома, молекулярная биология.
В биологии было место для романтики первопроходцев сразу после открытия Криком и Уотсоном тайны наследственности и копирования с помощью состоящей из двух нитей мистической структуры ДНК. В биологии есть место для потрясающего приключения, каким оказалась расшифровка генетического кода в геноме, закончившегося оригинальным предложением Ежмановского — к которому я со всей убежденностью присоединяюсь — сделать день 26 июня (в этот день в 2000 году было объявлено о завершении расшифровки человеческого генома) Всемирным днем биологии.
Несмотря на то что молекулярная биология, генетика и геном являются осью этой книги, для Ежмановского, специалиста в области биохимии, сама ДНК не является наиглавнейшим. Он не считает, что современной биологии удастся все выяснить с помощью механизмов на уровне молекул. Сам автор пытается откреститься от ярлыка редукциониста. В этом отношении книга Ежмановского чем-то напоминает мне бестселлер французского генетика, нобелевского лауреата Франсуа Жакоба «О мухах, мышах и людях», в котором тоже идет речь об ограниченности молекулярной биологии в деле выяснения механизмов жизни и эволюции.
«Биология — это не физика с ее историческими законами и никогда ею не будет, — пишет Ежмановский. — Потому что биология — это жизнь, а жизнь не есть уравнение».
Не смог я побороть искушения и дочитал книгу Ежмановского в машине на паркинге у автострады. Это на самом деле прекрасное романтическое приключение. Рекомендую Вам.
Сердечный привет,
ЯЛВ
Варшава, вечер
Чем дольше я читала Ваше последнее письмо, тем сильнее этот в общем убедительный в своей простоте вывод о геноме уводил меня от романа с биологией и все больше напоминал мне о разговоре, который состоялся у меня пару дней назад. Я, хоть и не соблюдающая все церковные обряды, но все же католичка, хотела узнать у ксендза, как он, такой умный и просвещенный человек (просто иначе одетый), может согласиться с доктриной Церкви, запрещающей использование презервативов. Мы не смогли достичь понимания в этом вопросе, даже когда я привела в качестве аргумента факт, что этот кусочек латекса может спасти от СПИДа, и, более того, когда сослалась на то, что презерватив предотвращает нежелательную беременность. Я знаю, что беременность, согласно Церкви, не может быть нежелательной. А от СПИДа защищает не презерватив, а определенный образ жизни, услышала я. И если образ жизни, как, например, в Южной Африке, уже невозможно реформировать, то какой смысл призывать пользоваться презервативами? Мы быстро отказались от поиска компромисса. Нам приятно делать вид, что он возможен в этом вопросе. Во всяком случае, публично. Несмотря на это, я спросила, а как быть с презервативом в дни наименьшей способности к оплодотворению? Мой ксендз был очень недоволен такой постановкой вопроса. Он возмутился и сказал, что разница между мною и человеком глубоко верующим заключается в том, что последний вообще не задается таким вопросом. Вера естественным образом защищает тебя от каких-либо сомнений. В этой связи выходит, что изучение генома человека провоцирует возникновение вопросов, ответы на которые знать не нужно. Меня одновременно охватило беспокойство и, признаюсь, ощущение трудно объяснимой зависти. Как это возможно — не сомневаться, не быть в разладе с самим собой и не мучиться размышлениями? Разве тогда удастся достичь того, о чем мы больше всего мечтаем, — покоя? Возникает ли в нас в таком случае глубокая убежденность, что во всем этом есть Божий промысел? Не поддающийся пониманию. Если веришь, то не спрашиваешь.
Попытки понять что-либо, что касается справедливости или несправедливости божественных решений, становятся бессмысленны. Мы разговаривали с ксендзом по телефону. За день до этого я смотрела его выступление по телевидению.
Он обмолвился, что был осторожным в своих высказываниях, поскольку каждое его слово могло быть интерпретировано ошибочно. Двумя днями ранее его испанский коллега выступил в средствах массовой информации с сообщением о том, что есть шанс получить разрешение от Церкви на использование презервативов. Разгорелся скандал. Духовное лицо отказалось от своего заявления. А как же все-таки обстоит дело с презервативами в бесплодные дни? «Малгося, отстань, я не хочу об этом думать», — услышала я.
С уважением,
МД
Франкфурт-на-Майне, четверг, ночь
Старость — это болезнь? А если болезнь, то можно ли ее лечить?
Живет на севере Германии одна моя знакомая, которая считает, что те, кто соглашается стареть, виноваты сами. Она полагает, что морщины и целлюлит у женщин — это свидетельство неопрятности, все равно что обгрызенные или грязные ногти. Утверждение довольно жесткое, и я с ним не согласен. Но мне трудно оспаривать его, потому что у нее есть передо мною то преимущество, что она работает в клинике, где делают пластические операции, и в связи с этим у нее есть доступ к данным, что называется, из первых рук. Как старшая медсестра в этой эксклюзивной клинике, она располагает действительно хорошими данными. И не только статистическими. Она следит за выздоровлением пациентов, которым увеличили грудь, чьи животы и бедра были подвергнуты липосакции, веки и губы подтянуты, носы выпрямлены и уменьшены, а уши аккуратно вылеплены. Главным образом у женщин, но в последнее время все чаще и у мужчин. Она одной из первых видит их реакцию сразу после снятия бинтов. Она наблюдает не только те раны, что затягиваются на теле после надрезов скальпелем, но и те, что затягиваются на душе и в голове после «надрезов» комплексами, стыдом и протестом против утраты формы, вызванной старением. Она умеет взволнованно и вдохновенно рассказывать о вновь обретенной радости этих людей.
