Нина вздохнула:
– Эля, а я песни свои на кассету записала. Отнесу их на радио, там послушают и обязательно дадут в эфир.
– Кто о чем, а ты о песнях, – обиделась Эля. – Ты наконец реши, что для тебя важнее – любовь или песни.
– Для меня это одно и то же, – улыбнулась Нина.
– Последним делюсь с тобой, хлопчик. Помогает, даже очень. – Терещенко передал Грише бутыль.
– Не буду! Да я и не к тому.
– А я к тому! – Терещенко отнял бутыль и выпил сам. А как выпил – улыбнулся: – Жениться, значит, будешь? На гармошке сыграть нужно?
– Да я не к тому. Я влюбился. А про женитьбу пока не думал! Серега, у тебя есть жена?
Терещенко вздохнул:
– Жена есть, две дочки есть. Старшая теперь уж невеста – ей семнадцать. Ушли от меня… Мать моя только одна на целом белом свете в меня верит, а я ей денег не шлю. Потому шо все деньги, сам знаешь, на горилку проклятую уходят. А жену я ой как любил! У ней глаза – о! Как в той песне: «Три бриллианта в шесть каратов»! А фигура! Ой, как же я по той фигуре-то стосковался, по ночам так и снится. А у твоей-то как фигура?
– А я пока не всю видел, – честно признался Гриша.
– Так шо ж ты сидишь, сложа руки! – возмутился Серега. – Смелей надо быть! Раз-два – и всех делов… Мне потом расскажешь.
– Как это «раз-два»! Легко сказать раз-два! Да я же люблю ее!
– А она?
– Она меня не любит, она любит другого! У которого жена, трое детей и теща глухая! – заорал Гриша.
Из комнаты послышался злой голос разбуженного Леши:
– Я вам обоим сейчас такую покажу любовь! Если не заткнетесь, встану, не поленюсь, вы до конца жизни про всякую любовь забудете!
Оба вздрогнули, ибо знали, что Воронков в гневе ужасен. Потом Терещенко сказал очень тихо:
– Ты не бойся, Гриня. Горю твоему помочь можно, хоть оно и смешное. Я тебя научу, как с той певичкой хорошо поладить. Я ж человек тонкий!
Было уже очень поздно, Ира засиделась дома у Гены. Его маленькая комната вся была напичкана книгами, старой мебелью. Ира кормила большущего зеленного попугая, сидящего в клетке. Попугай кричал человеческим голосом: «Покорми Кешу! Покорми!»
Гена смотрел на Иру.
– Никогда не думала, что ты любишь птиц, – улыбнулась она. – Он и правда такой прожорливый?
– Нет, он даже не понимает, что кричит! Кеша мне от бабушки достался. Как и эта квартира. Старичок уже. Он меня еще молодым помнит. Если вообще у птиц есть память.
– Я в детстве мечтала иметь попугая и подзорную трубу. Смешная такая мечта, мальчишеская. Книжек начиталась про пиратов, – призналась девушка. – С Кешей, наверное, не бывает скучно?
– Это так. К тому же при всей болтливости он не лезет в душу и никогда не предаст.
Ира еще раз оглянула комнату.
– У тебя, как в музее. Я почему-то по-другому представляла твое жилище.
– Это все бабушкино. Раньше меня бесили старые вещи, а вот ее не стало – и оказалось, что я к ним очень привязан. Даже ремонт не хочется делать.
– Значит, ты боишься все разрушить?
– Как ты догадалась?
Гена смотрел на Иру влюбленными глазами.
– Я сама такая. Иногда понимаю, что в жизни надо что-то изменить, чтобы она двигалась дальше. Но становится страшно от мысли, что станет хуже, а то, что было, уже не вернешь.
– А что бы тебе хотелось изменить?
– Ну… Например, сделать ремонт в квартире.
– Точно. Обои уже давно обветшали, надо бы поменять их, а я представить себе не могу эту комнату другой. Эти обои кажутся мне самыми лучшими в мире, хоть они и немодные, и давно выцвели… Наверное потому, что у меня с ними есть какое-то общее прошлое.
– Но все равно когда-нибудь тебе придется это сделать. Они отжили своей век, все когда-нибудь кончается… С тобой не бывало такого, ты понимаешь, что тебе совершенно необходимо что-то для себя решить, а ты начинаешь сам с собой играть в прятки. Прячешь эту мысль в какие-то закоулки, а потом ходишь ищешь ее, но вместо нее находишь много других, неважных мыслей, и они заставляют тебя забыть о той, главной. Так продолжается бесконечно долго… Со временем ты забываешь, что же такое важное тебе надо было сделать, и это становится навязчивой идеей. А потом, когда вдруг вспомнишь, снова начинается игра.
– Так происходит с человеком, который придумал себе иллюзию и не хочет с ней расставаться, – вдруг сказал Гена.
– Иллюзию… – повторила Ира задумчиво. – Возможно… Да, наверное ты прав. Иллюзию… Ты будешь смеяться, но у моей бабушки в квартире были точно такие же обои. И сейчас я чувствую, что попала в детство. Бабушкиного дома давно уже нет… И бабушки тоже. И необыкновенных пельменей, которые она готовила, никогда больше не будет…
– Перестань грустить! Если мои обои вызывают в тебе печаль, я немедленно их сдеру. И знаешь, я умею делать вкусные пельмени. Придешь ко мне на пельмени?
– Обязательно приду, – улыбнулась Ира, – мне с тобой как-то необыкновенно хорошо. Будто я знаю тебя сто лет. – Она вдруг посмотрела на часы: – Прости, мне пора! И не провожай, пожалуйста.
– Тогда я позвоню тебе через час.
– Нет, не сегодня, – смутилась она. – Спасибо за кофе. Пока, Кеша. – Она помахала попугаю рукой, быстро надела пальто и выскочила на улицу.
Гена подошел к окну. И… И вдруг увидел то, чего меньше всего ожидал увидеть.
Иру у его дома встречал молодой человек на роскошной иномарке. Он вышел из машины, чем-то долго возмущался, размахивал руками… Ира молчала, а потом как-то робко села в машину. Машина уехала.
«Так и должно было быть! – подумал Гена. – Ну конечно, она такая красавица! И у нее есть другой, я просто друг. А я-то, дурак, так надеялся…»
Попугай все просил есть, но Гене в тот вечер было не до того…
Гриша разгружал товар у ларька. Свирепый Ахмед командовал:
– Быстрей! Еще быстрей! Ничего делать не умеешь, осел двугорбый!.
Гриша сгибался под тяжестью груза, пыхтел… Но терпел все – и холод, и оскорбления хозяина. В тот день он купил кассету с «Серенадой солнечной долины» – Нина давно просила этот фильм.
И уже вечером в его съемной квартире оглушительно играла музыка из «Серенады», на экране телевизора танцевали братья Николас.
Нина учила Гришу бить чечетку. Он попытался прижать ее к себе, но она спокойно сняла его руки со своей талии:
– Скоро весна. Весной мы вылупимся из кокона – как бабочки. И полетим к солнцу… И я полечу к нему! А ты будешь писать нам письма.
– Я не умею. И не очень хочу писать… вам… Не уходи! – попросил он.
– Знаешь, почему с тобой так хорошо? – спросила в ответ она. – Потому что ты не задаешь вопросов. А когда ты будешь их задавать, все хорошее кончится.
