– Помилуйте, – возражала Нунья Белла, – я делаю только то, что вы от меня требуете!
– Согласен с вами, но от этого моя боль становится еще более невыносимой: осторожничая, я вынужден давать вам советы, которые приводят меня в исступление. Слыханное ли дело, чтобы влюбленный просил возлюбленную ублажать его соперника! Я дошел до предела, переступив который не смогу за себя поручиться: в моем положении мне легче убить Консалва, чем продолжать истязать себя. Отняв у него ваше сердце, я не остановлюсь и перед тем, чтобы отнять у него и жизнь.
– Ваш мозг слишком воспален, и я не думаю, что вы исполните вашу угрозу. Представьте себе, сколько неприглядного вы извлечете на свет, сделав неверный шаг, и каким позором покроете самого себя.
– Я не слепой, сеньора, – не унимался дон Рамирес, – и я прекрасно представляю себе, что если для исполнения моей угрозы большого ума не требуется, то уж наверняка надо полностью его лишиться, чтобы бесстрастно наблюдать, как чуть ли не каждый день вы мило секретничаете с интересным молодым человеком, к которому неравнодушны. Если бы все это было от меня скрыто, я находился бы в состоянии блаженного неведения, и только. Но все это происходит у меня на глазах, и я испытываю невыносимые мучения – я вижу, как вы встречаетесь с ним, я ношу вам его письма, я утешаю его, когда он жалуется мне на ваше невнимание. Ах, сеньора, у меня нет больше сил терпеть эти муки! Если вам дорого мое спокойствие, сделайте так, чтобы Консалв покинул двор. Добейтесь согласия герцога на его отправку в Кастилию, как на том настаивает король.
– Вы понимаете, на что вы меня толкаете! – воскликнула Нунья Белла.
– Прекрасно понимаю. Но после того, что вы уже ради меня сделали, стоит ли проявлять щепетильность. Ваше нежелание расстаться с Консалвом лишь укрепит меня в намерении разлучить вас. Где доказательства, что вы к нему охладели? Вы с ним постоянно встречаетесь, мило беседуете, он от вас без ума. Вы утверждаете, что не испытываете к нему прежних чувств, но ваша манера держать себя с ним не изменилась. Я поверю вам лишь тогда, когда вы пожелаете отдалить его от себя. Пока же буду считать, что вы не притворяетесь, когда говорите ему о своей любви.
– Ну что же, – заговорила после некоторого молчания Нунья Белла. – Ради вас я уже совершила немало предательств, совершу еще одно. Но вы должны мне помочь. Герцог всячески противится воле короля и вряд ли откликнется на мою просьбу, вразумительно объяснить которую мне будет просто невозможно.
– Хорошо, – согласился дон Рамирес. – Я сам поговорю с герцогом, и, если вы дадите ему понять, что не возражаете, он, я уверен, перестанет упорствовать.
Нунья Белла дала обещание продолжить коварную игру, и в тот же вечер дон Рамирес навестил герцога и намекнул ему, что не в их, дескать, общих интересах удерживать меня при дворе. При этом он не забыл попросить герцога обратить внимание короля на его, дона Рамиреса, рвение. Уговаривать дона Гарсию долго не пришлось, так как помимо всего прочего он испытывал чувство стыда за свое неблаговидное поведение, и мое присутствие служило ему постоянным живым укором. Нунья Белла выполнила данное дону Рамиресу обещание, и было решено, что при первой же оказии герцог уведомит короля о своем согласии на мою ссылку, при том, однако, условии, что для всех остальных я отправлен в Кастилию вопреки его воле.
Вскорости случай представился. Король, взбешенный очередной выходкой сына, во всем обвинил меня, заподозрив, что тот действовал по моему наущению. Дон Гарсия, не пожелавший предстать перед королем, сказался больным и провел несколько дней в постели, и ее величество королева пеклась, по своему обыкновению, об их примирении. Навестив сына, она рассказала ему о причине отцовского гнева.
– Король, матушка, гневается по другой причине, – отвечал герцог, – которая мне хорошо известна: он просто ненавидит Консалва. Консалв для него – виновник всех бед. Король не желает видеть его при дворе, и я никогда не угожу ему, пока не соглашусь на ссылку моего друга в Кастилию. Я очень люблю Консалва, но, видимо, мне придется расстаться с ним. В противном случае на расположение короля рассчитывать не приходится. Скажите, матушка, отцу, что я отступаюсь, но пусть мое решение останется для всех тайной.
Слова герцога несказанно удивили ее величество.
– Мне ли не радоваться вашему послушанию воле отца, – промолвила королева, – но я поражена вашим согласием на отъезд Консалва.
Герцог пробормотал что-то невнятное и поспешил перевести разговор на другую тему.
Случайно при их беседе присутствовала одна из фавориток королевы – наша с Нуньей Беллой самая близкая приятельница. Она находилась недалеко от постели, и от ее слуха не ускользнуло ни одно слово. Услышанное настолько поразило ее, что она предпочла бесшумно удалиться. Я застал ее в глубоком раздумье, и она даже не заметила, как я подошел к ней и заговорил, подтрунивая над ее мечтаниями.
– Вы должны благодарить меня, а не насмехаться надо мной, – сказала она. – Я только что услышала такое, что никак не укладывается в моей голове.
И Эльвира – так звали девушку – поведала мне о разговоре герцога с королевой. То, что она рассказала, потрясло меня, уж наверное, сильнее, чем ее. Я попросил еще раз повторить рассказ слово в слово. И когда она его уже почти закончила, королева вышла от сына, прервав наш разговор. Не находя в себе сил встретиться с герцогом с глазу на глаз, я вышел вслед за ее величеством и уединился в королевском саду в надежде разобраться в столь неожиданном повороте событий.
Мне казалось невероятным, что герцог, всегда проявлявший ко мне самые лучшие чувства, мог беспричинно согласиться с моим изгнанием, тем более настаивать на нем. Я не понимал, что заставляло его продолжать держаться со мной как с другом, если таковым для него я уже не был. Я не видел повода для такой перемены и просто не мог поверить услышанному. Я искренне любил герцога и был огорчен случившимся до глубины души. Мне ничего не оставалось, как пойти к дону Рамиресу и поделиться своим горем.
С этими грустными мыслями я вернулся во дворец и попросил камердинера дона Гарсии вызвать дона Рамиреса для срочного разговора, если тот еще не ушел. Комнатный служитель, которого я когда-то рекомендовал герцогу, ответил, что дон Рамирес пока не появлялся, так как, по обыкновению, приходит, когда дворец пустеет. Эти слова меня удивили, мне даже показалось, что я ослышался. И все-таки кое о чем они мне говорили и заставили меня задуматься о некоторых странностях в поведении герцога и дона Рамиреса. До сих пор у меня и в мыслях не было кого-нибудь подозревать, но сейчас, после открывшегося предательства герцога, я заподозрил их в тайном сговоре. Я спросил у камердинера, который всегда был со мной откровенен, как часто дон Рамирес наведывается во дворец после ухода гостей и посетителей. Он в свою очередь выразил крайнее удивление, полагая, что я-то уж наверняка должен был бы знать и о встречах дона Рамиреса с герцогом, и о содержании их разговоров. Я ответил, что мне ничего об этом не известно и что я озадачен молчанием дона Рамиреса. Камердинер не поверил моим словам, решив, что я хочу проверить его честность, и, желая доказать свою преданность, поведал мне об ухаживаниях герцога за моей сестрой и о посреднической роли дона Рамиреса. Он сказал, что не раз украдкой присутствовал при их разговорах, да и многое узнал от самого дона Рамиреса, которому герцог вручал письма для передачи Герменсильде. Мне открылась вся неприглядность действий герцога и дона Рамиреса, но осталась сокрытой роль, которую играла в этом Нунья Белла.
