— Не волнуйся, — спокойно сказал Сериф. — Доктор Боскович скажет Фаберу, что за книгой пришел один из его людей. Все нацисты в душе воры. Фабер знает, что его офицеры в этом деле доки. Возможно, он будет подозревать с полдюжины офицеров. Будет думать, что они украли книгу с целью обогащения.
— В любом случае, — сказал он, заворачивая маленькую книжку в кусок ткани, — послезавтра ее здесь не будет.
— Куда ты ее денешь? — спросила Стела.
— Пока не знаю. Лучшее место для книги — библиотека.
Он подумал, что легче всего было бы вернуть книгу в музей, положить ее в другое место, спрятать среди многих тысяч других томов. Но потом припомнил еще одну библиотеку, маленькое помещение, где провел много счастливых часов рядом с дорогим другом. Он повернулся к Стеле и улыбнулся:
— Я отнесу ее туда, куда никто не догадается заглянуть.
Следующий день была пятница, мусульманский праздник. Сериф пошел на работу как обычно, но в полдень извинился, сказав, что хочет посетить храм. Вернулся домой забрать Стелу, Хабиба и Лолу. Вместо того чтобы пойти в местную мечеть, он выехал из города в горы. Лола держала Хабиба на коленях, играла с малышом, закрывая лицо ладошками и неожиданно выглядывая; обнимала мальчонку, чтобы запомнить его теплый детский запах. Его волосы пахли свежескошенным сеном. Дорога была трудной — узкий серпантин. Стояла середина лета, маленькие пшеничные поля в окружении крутых гор желтели на солнце, словно масло. Когда придет зима, снег сделает эти места недоступными. Лола сосредоточилась на Хабибе, гоня беспокойство. Ее немного подташнивало от крутых горных поворотов. Она понимала, что из города, где ее в любой момент могут найти, лучше уехать, но ей страшно не хотелось расставаться с Камалями. Несмотря на перенесенное горе и страх, не оставлявший ее все четыре прожитые в их доме месяца, она еще никогда не ощущала такого тепла в сердце.
Солнце садилось, когда они свернули последний раз. Лола увидела деревню, открывшуюся, словно цветок, в маленькой горной долине. Хуторянин вел с луга коров, звон колоколов сзывал людей на вечернюю молитву. Этот звук смешивался с мычанием и блеянием бредущего скота. Здесь, высоко в горах, война с ее бедами казалась невероятной.
Сериф остановил автомобиль возле низкого каменного дома. Стены белые, каждый камень соединен с другим с точностью хитро задуманной головоломки. Окна в глубоких нишах высокие и узкие, толстые ставни выкрашены в небесно-голубой цвет. В ненастье они, должно быть, надежно защищают от зимних бурь. Вокруг дома в изобилии рос синий шпорник. Над двором раскинула свои ветви шелковица. Как только автомобиль остановился, из-за блестящей листвы выглянуло с полдюжины маленьких лиц. Ветви дерева были облеплены детьми, словно птицами.
Один за другим они попрыгали на землю и окружили Серифа. Он каждому привез конфет. Из дома вышла девочка чуть постарше. Ее лицо, как и у Стелы, прикрывала паранджа. Она стала выговаривать детям.
— Но ведь к нам приехал дядя Сериф! — радостно кричали дети, и глаза девочки улыбались в просвете чадры.
— Добро пожаловать! — сказала она. — Отец еще не вернулся из мечети, но дома мой брат Муниб. Входите, пожалуйста, располагайтесь.
Муниб, юноша лет девятнадцати, сидел за столом с увеличительным стеклом в одной руке и пинцетом в другой.
Он внимательно разглядывал бабочку. Стол был усеян фрагментами крыльев.
Муниб обернулся к сестре. Он выглядел рассерженным из-за того, что нарушили его работу. Но выражение его лица изменилось, когда он увидел Серифа.
— Какая неожиданная честь!
Сериф, зная, что сын его друга страстно увлекается насекомыми, подыскал для Муниба работу. Теперь во время каникул он был ассистентом в отделе естествознания в их музее.
— Я рад, что ты продолжаешь свои занятия, несмотря на трудные времена, — сказал Сериф. — Твой отец все еще надеется, что ты когда-нибудь поступишь в университет.
— На все воля Аллаха, — ответил Муниб.
Сериф уселся на низкую кушетку под сводчатым окном. Сестра Муниба отвела Стелу и Лолу на женскую половину, а младшие дети непрерывной чередой несли туда подносы: сок, выжатый из собственного винограда, чай — в городе он стал редкостью, — свои огурцы, домашнюю выпечку.
Лола не присутствовала при разговоре, когда Сериф Камаль просил своего друга, отца Муниба, деревенского кади, спрятать Аггаду. Не видела радостного волнения, с которым кади нетерпеливо отбросил в сторону работу сына и освободил на столе место для рукописи, не видела изумления в его глазах, когда тот переворачивал страницы.
Комната купалась в теплых лучах закатного солнца. Крошечные мотыльки танцевали в умирающем свете. Вошел ребенок с подносом и чайными чашками. Сквозняк подхватил обрывок крыла бабочки и незаметно опустил на открытую страницу Аггады.
Сериф и кади отнесли книгу в библиотеку мечети. Втиснули между томами шариата на верхней полке. Никому и в голову не придет сюда заглянуть.
Поздно вечером Камали спустились с гор. Остановились за городом возле красивого дома, окруженного высокой каменной стеной. Сериф повернулся к Стеле.
— Попрощайся. Мы не можем здесь задерживаться.
Лола и Стела обнялись.
— До свидания, сестра, — сказала Стела. — Да хранит тебя Всевышний! Мы еще увидимся.
У Лолы комок подступил к горлу, она едва могла ответить. Она поцеловала макушку ребенка, подала его матери и последовала в темноту за Серифом.
Ханна
Вена, 1996Parnassius.
От одного названия веяло величием, и ощущения у меня были соответственные, когда я вышла через ухоженный сад музея на оживленную Рингштрассе. Никогда еще я не находила в книге фрагменты бабочки. Мне не терпелось прийти к Вернеру и рассказать ему об этом.
Стипендия, выданная мне для поездки за границу после получения степени бакалавра, могла привести меня куда угодно — в Иерусалим или в Каир, что было бы разумнее. Но я приехала в Вену, потому что хотела учиться у Вернера Марии Генриха, профессора университета доктора Генриха — так, мне сказали, нужно к нему обращаться. Австрийцы, в отличие от австралийцев, настаивали на употреблении полного ученого звания со всеми степенями. Я слышала о его исследованиях традиционных технологических процессов, он лучше всех в мире определял подделки, потому что никто, кроме него, не знал столько о старинных ремеслах и материалах. Кроме того, он был лучшим знатоком еврейских рукописей, и мне показалось это удивительным для немецкого католика его поколения. Я попросилась к нему в ученицы.
Его ответ на мое первое письмо содержал вежливый отказ: «Польщен вашим интересом, но, к сожалению, не расположен» и т. д. Во втором письме отказ был уже короче и резче. Третий ответ можно было перевести как «какого черта!» Тем не менее я приехала. Явилась прямо к нему в квартиру на улицу Марии-Терезии и попросила принять меня. Была зима, и, как большинство австралийцев в своем первом путешествии в холодную страну, я приехала неподготовленной к суровой погоде. Считала свою короткую кожаную куртку зимним пальто, поскольку в Сиднее она служила мне верой и правдой. Как же я ошиблась! Должно быть, я представляла собой жалкое зрелище, когда возникла у него на пороге: трясущаяся, снежинки в волосах, растаяв, превратились в сосульки, звеневшие, когда я двигала головой. Вежливость не позволила ему меня прогнать.
