Тот, кто проезжал через этот район, сталкивался отнюдь не с гостеприимством, а с нуждой немногих оставшихся в живых, и она была настолько велика, что люди позабыли старейший закон человеческого сосуществования, как и все остальные правила. Сочувствие было здесь неуместно, и если на вас нападали, то недостаточно было просто обратить нападающих в бегство, так как они возвращались днем позже, просто потому, что иначе их ожидала голодная смерть, а терять им было нечего, кроме своей жизни, напоминавшей скорее существование живых мертвецов. С другой стороны дела обстояли не лучше: кто считал, что может ожидать сочувствия от людей, которые внезапно вырастали, будто из-под земли, в опустевшей деревне, или в ущелье, или в густом лесу и перекрывали дорогу сзади и спереди, – был глупцом и не прожил бы слишком долго, чтобы полностью осознать свою глупость.
– Убери оружие, – приказал Вацлав Мельхиору, после того как все эти мысли пронеслись в его мозгу за считанные мгновения.
– Во-во, – насмешливо поддакнул предводитель группы оборванцев, окруживших Вацлава с Мельхиором и шестерых сопровождавших их монахов. – Уберите оружие, ваши милости, пока вы случайно не поранились. Ха-ха-ха! – Он ударил Мельхиора в грудь. – Правда, смешно? Ха-ха-ха!
– Глубоко в душе я хохочу, как ненормальный, – ответил Мельхиор и позволил шпаге скользнуть обратно в ножны.
Его глаза сверкали от еле сдерживаемой ярости. Большинство арбалетов и одно огнестрельное оружие, которым владели грабители, были направлены на него. По сравнению с остальными разбойниками эти были превосходно вооружены. Должно быть, когда-то здесь в поисках добычи прошло целое отделение солдат, недооценивших боеспособность одичавших, изголодавшихся, совершенно отчаявшихся людей.
– Я уверен, господа монахи простят нас, ведь прощение – это одна из десяти заповедей Божьих, верно? – Грабитель кивнул своим товарищам. – Обыщите этих парней. У монашков наверняка есть при себе кое-какие ценности. А его милость пусть пока раздевается. У меня такое чувство, что у нас с ним один размерчик. – Мужчина посмотрел на Мельхиора, который был по меньшей мере на голову выше его и вдвое шире в плечах. При этом он скривился в улыбке, обнажив коричневые зубы, они торчали у него изо рта, подобно покосившимся надгробным камням. – Ты ведь согласен со мной, ваша милость? Ха-ха-ха!
– Прощение и любовь к ближнему – это слова Иисуса Христа, а вовсе не одна из десяти заповедей, – возразил Вацлав.
Он удивленно посмотрел на двух разбойников, которые положили свои арбалеты на землю и подошли к нему, даже не заметив, что в какой-то момент пересекли линию прицела своих товарищей. Любители! «Киприан Хлесль обязательно воспользовался бы этим обстоятельством», – подумал он. Уже сейчас Киприан Хлесль держал бы обоих ребят за горло и говорил с ними как с заложниками. Он обрадовался, что Мельхиор не унаследовал всю импульсивность своего отца. Есть и другой, лучший путь.
Оба грабителя беспрепятственно прошли мимо Мельхиора Хлесля и остановились возле Вацлава.
– Спасибо за поучение, – сказал предводитель. – Думаю, твои плащ и сапоги тоже придутся мне впору, монашеская морда.
– Ты, очевидно, тоже не знаешь одиннадцатой заповеди, – заметил Вацлав.
– Нет никакой одиннадцатой заповеди. Давай, раздевайся, ваша милость, или помочь тебе? Ха-ха-ха!
– Вот тут ты ошибаешься, – ответил Вацлав. Он расстегнул крючок, удерживающий плащ, и опустил руки, когда мужчины потянулись к нему и попытались сорвать плащ. – Одиннадцатая заповедь такова: не вздумай перейти дорогу семерым черным монахам.
Разбойники шарахнулись прочь, путаясь в собственных ногах. Под плащом Вацлава оказалась черная как ночь ряса. Будто подчиняясь сигналу, остальные шестеро братьев тоже расстегнули плащи, обнажая прятавшуюся под ними темноту. Один из грабителей шлепнулся на зад и, подскочив, пустился в паническое бегство. Остальные разбойники побледнели и невольно опустили оружие.
– Вот дерьмо! – прохрипел предводитель и замолчал: Мельхиор одним прыжком преодолел разделявшее их расстояние, резко развернул его и приставил к горлу кинжал.
Когда другие снова нерешительно подняли оружие, то болты или пули из него могли попасть только лишь в их предводителя. Никто и не думал целиться в монахов. Вацлав кивнул своим братьям, и они подошли к грабителям, а те позволили разоружить себя, не оказав ни малейшего сопротивления. Монахи выстроились в круг и направили оружие на его бывших владельцев.
– Пожалуйста, – прошептал предводитель, висевший в руках Мельхиора, как ребенок. – Мы же не знали…
– Так что там с моим нарядом? – поинтересовался Мельхиор.
– Слишком велик для меня, господин, – еле шевеля губами, произнес грабитель. – Простите, господин.
– Ты все-таки знаешь одиннадцатую заповедь, – заметил Вацлав.
– Мы не знали. Мы думали, это просто…
– В каждой легенде есть доля правды.
– Да, ваше преподобие. Да, это… Да, ваше преподобие… э-э…
– Что ты слышал о черных монахах?
– Что еще никто не выживал после встречи с ними. – Предводитель широко раскрыл глаза от ужаса.
– Я тоже слышал об этом, – сказал Вацлав. Он покосился на монахов, и они перехватили оружие поудобнее. Глаза атамана начали подергиваться, им овладела паника. – Чего вы ждете? Мы должны подтвердить свою репутацию. Огонь!
9
Зима в Швеции… ах, зима в Швеции! Эббе Ларсдоттер Спарре, графине Хорн цу Россвик, показалось, что она была мертва, но теперь снова ожила. Небо синее, как бесконечность, а местность внизу – узор из черного, белого и ярко-зеленого, казавшегося единственным присутствующим цветом и потому переливавшегося красками, как тысяча изумрудных осколков. Там, где замерзшие озера и болота не были покрыты снегом, в них отражался небосвод. Запах был смешением аромата горящего торфа, необъяснимости моря и глубоких ущелий, из которых веял дым нетронутости, а снег был таким белым, что хотелось раскинуть руки и просто упасть на него, таким он казался мягким, теплым и уютным. Конечно, снег здесь, в Стокгольме, лежал затоптанный и грязный, но запахи не исчезли, хотя Стокгольм был крупным городом. В Швеции деревни выглядели гораздо великолепнее городов и были расположены всего в паре шагов от них.
Эбба сделала глубокий вдох, моргнула и медленно выдохнула. Снова дома! Вернулась из проклятой страны. Она знала, что проклятье в страну, откуда она только что прибыла, наслали в том числе и ее земляки. Тем не менее ей не удавалось подавить в себе презрение, которое охватывало ее каждый раз, когда она видела, как серые людишки шныряют по узким переулкам между серыми развалинами домов под серым зимним небом.
Она достаточно хорошо владела немецким, чтобы понимать: в этом языке слово «рейх», то есть империя, происходит от слова «рейхтум», то есть богатство. Перед лицом такой насмешки можно было чувствовать только презрение: на всем земном шаре нельзя было найти ничего более жалкого, чем Священная Римская империя. Она закрыла глаза и повернулась лицом к солнечному теплу, исходившему от каменных стен замка. В животе у нее снова раздалось уже привычное урчание. Эбба родилась не в Стокгольме, и, собственно, замок Тре Кронор – с его могучими валами, башнями и воротами, с возвышающимися за ними песочного цвета стенами и серо-голубыми крышами, увенчанный круглой, вздымающейся над городом башней, – не был ее домом. Но дом там, где сердце, а сердце Эббы принадлежало этому месту, так как билось оно исключительно для одного-единственного человека, который жил за этими стенами, под этими крышами. Она открыла глаза и развернулась на триста шестьдесят градусов. Вот и мост, ведущий в Норрмальм, где недавно возведенные каменные дома тянулись вверх среди крытых камышом крестьянских хижин и постоянно уменьшающихся полей. Вот и кирпичный фасад и башня церкви Святого Николая. Вот и просторная площадь, прилегающая к портовым сооружениям в восточной части острова, где располагался Старый город, а за ней высится лес из корабельных мачт.
