* * *
Аржантальский сад днем - а что же ночью: хороводы животных, посещения других, чудовищных? - все еще наше главное место с весны до осени: пространство, земля, небо, - орел может спикировать и схватить нас, - время, все это забывается в приседаниях, опьянении игр, сосредоточения, организованности.
Целый день, с единственным перерывом на обед, сидя на корточках, мы рисуем на земле, особенно вокруг нор и стволов хвойных деревьев, дороги, тропы, каналы, которые наполняем водой, отведенной из огородных оросительных канав, и запускаем туда весной головастиков, пойманных в поливной бочке в верхней части сада.
Мы прокладываем дороги и тропы между корнями, соснами и пихтами; щадим муравейники вокруг этих стволов и корней, огибаем их или, наблюдая за возобновившимися строительными работами, все перекапываем и затапливаем, дабы проложить прямой и широкий путь либо расчистить площадку, где мы ставим свои игрушечные машинки, самолетики, грузовички, пожарки и т. п.
У подножия стволов, над виражами площадки или водохранилища, мы прикрепляем осветительные устройства из проводов, батарейки и лампочки, а осенью до последнего тянем время, прежде чем подняться в квартиру и оттуда полюбоваться в сумерках своим сооружением.
Мы срезаем с деревьев кору и мастерим из нее машинки, кораблики, домики, частные и общественные, которые размещаем по всему маршруту; вопреки просьбам нашей матери хорошо обходиться с животными, мы ловим и мучим червей, слизней, улиток, заставляя их жить в этом пространстве, уже напоминающем то, что мы видим в книгах, обустроенный ландшафт, где недостает лишь людей. Поэтому мы создаем нечто наподобие парков для мелкой живности, связываем кузнечиков между собой швейной нитью нашей матери, водим их по нашим дорогам из высохшей грязи, поим из наших каналов, затаскиваем на бугорки, которые возводим и лепим своими руками, а потом утыкаем травинками. В это пространство, на эти возвышенности мы ставим оловянных солдатиков, религиозные статуэтки.
Мы устанавливаем на перекрестках маленькие указатели, втыкаем в землю вырезанные силуэты, переводные картинки и оглашаем это несоразмерное пространство, похожее на миниатюры или примитивную живопись, своими голосами, которые кажутся нам божественными, повторяя заповеди Творца либо слова великих исторических персонажей; и если ночью идет дождь, наутро нас ожидает всемирный потоп: из толстой коры мы вырезаем ковчег, как на иллюстрации «Детской Библии», торопливо разыскиваем под покровом намокшей листвы образцы животных, находим личинки и яйца и сваливаем их в кучу на сосновой палубе, а затем тащим ковчег по опустошенному ландшафту.
В начале весны, когда в саду еще остаются островки снега, мы уже трудимся на оттаивающей земле.
Сад прямоугольный, с пологим наклоном, слева он ограничен нашей горной речкой, дальняя часть прилегает к парку наших друзей С., где высятся два очень высоких кедра, на которых, как нам представляется, живут необыкновенные птицы со всего света, из истории и Библии; с правой стороны ярусы рабочих садов, справа от них стоит круглая промышленная труба из кирпича, больше пятнадцати метров в высоту.
В сад можно попасть через внутренний двор нашего здания со сводом, обращенным наружу. За оградой вначале идет полоса травы, крапивы, каких-то неопределенных кустиков с дроздами под прикрытием нижних веток. Справа ряд шалашей, чья тыльная сторона еще долго остается нам неизвестной; слева собачья конура без собаки, низкая стена из плоских камней, откуда видна речка и начало вереницы тисов. Ближе к передней части две купы хвойных деревьев, посреди той, что слева, с открытыми окрестностями, лужайка, а та, что справа, с плющом на земле, хаосом кустов, ежевики, высоких злаков, опоясывает часть зарешеченного бассейна, чья непроницаемая вода крайне редко освещается солнцем.
Еще ближе к передней части сам сад, огород, также усаженный фруктовыми деревьями, персиками, грушами, вишнями, крыжовником, смородиной, «баллонами» с прозрачными полосатыми ягодами, вкусными, только если грызть их, как сливы, тут же вдоль дорожек; удовольствие от хруста мякоти на зубах. Тропинку пересекают гусеницы, с листа падает куколка.
Мы собираем с земли едва порозовевшую клубнику и жадно ее поглощаем. После лишений оккупации и долгой повоенной карточной системы потребность в сахаре столь велика, что зрелище фрукта, истекающего соком на земле или на ветке, особенно персиков в междурядьях лозы, становится символом райского насыщения; опавшие плоды, усеянные осами и уже перекатываемые муравьями...
Дальше за дорожкой, спускающейся к теплице, напротив стены, полоска огорода и фруктовых деревьев, с тыквами и айвой, а в самом центре, судя по всему, прямоугольник навоза, над которым кружатся осы, шмели, пчелы, слепни, шершни.
Над головой пение кукушки: «ку-ку-ку», порой всего три ноты, когда у нее нет того, чего хочется, - или же есть в избытке.
Посредине склона и напротив правой стены, главенствуя надо всем, в средоточии всего, гудя, благоухая, отражая свет, меж двух сосновых стволов стоят три улья, тот, что по центру, выше двух других. Всегда в лучах света, алтарь Истории, акрополь, престол царя животных, Животного, что, выделяя пищу для людей, ткет нить Истории, маленькие летучие Парки: наименее животное из всех животных, неживотное-нечеловек, символ долговечности организованной жизни; эти три жилища, которые сосны озаряют своим светом, место Суда и даже Власти: пчелы обороняют его своими жалами.
Чуть ниже бордюры и плоскости сахарных цветов: мы ждем, пока пчелы не упорхнут с них, дабы самим сорвать их и съесть; мы видим, как пчелы вылетают из ульев, направляются к чашечкам, к открытым плодам, трепещут против света, надзирают сверху за питающими их садами; поднимая лицо от клубники, которую едим прямо с земли, мы прячем свои испачканные губы, опасаясь, как бы пчелы не ринулись слизывать с них сахар, не залезли за ним в рот, в глотку, в пищевод, в кишечник.
Любимой пчелы у нас нет, мы считаем пчел коллективом, летающим в поисках сахара, нектара. В саду живут три моих личных уникальных животных: зеленая гадюка у стены, скарабей на своей астре, у бассейна, - мы видим его каждую весну, но какая разница, того ли самого: мы не отличаем его запах от аромата цветов, на которых он отдыхает после золотистого полета, - и королек.
Утром садовник показывает нам, как он вылетает из гнезда, а затем возвращается с червяком, почти одинакового с ним размера, в клюве, мы видим, как королек трепещет в воздухе в нескольких миллиметрах от гнезда, не в силах за него зацепиться. Мы знаем, что это самая маленькая птичка в Европе. Но что такое Европа? Война.
Королек: какого крошечного королевства - самого маленького в Европе? Седовласый садовник говорит нам это беззлобно, и мы думаем, что можем подойти, погладить и даже время от времени брать его к себе жить, класть в карман или спичечный коробок и носить с собой в детский сад, затем к монахам и заставлять петь; что я могу посадить его на маленькую парту в своей комнате, вровень с чернильницей, чтобы, вылив чернила, наполнить ее молоком или свежей водой...
