Валерка (про которого я тогда еще не знал, что он Валерка) моргнул. Положил гитару на колени. И вдруг, широко улыбнувшись, заголосил с рекламной истошностью:
Не уронят свою честь.
Бородатый Леша сменился с лица.
НАСТОЯЩЕЕ
…Усатый викинг с поклоном отстранил княгиню. Ингигерд послушно отъехала, все еще держа ветку у губ — она почему-то всегда его слушалась, может быть, он и родственником ей приходился, — обо всем этом Эд подумал потом. А тогда он увидел побагровевшее разъяренное лицо; усатый плюнул под ноги его лошади. Что-то говорил — негромко, сквозь зубы; жестикулировал кулак в песочного цвета перчатке — швы наружу, мелкие стежки, толстые черные нитки… А потом самого Эда сильно толкнули в плечо, под ним заржала, пятясь, лошадь… И был этот звук, прежде слышанный им только в кино да на тренировках по владению холодным оружием — звук рассекаемого клинком воздуха; запоздало поворачиваясь, усатый вскинул руки к груди — но грудь его уже была разрублена наискось, до пояса. И был еще один звук — когда Рогволд вытянул меч обратно; с лезвия упали капли, а правая половина туловища усатого отваливалась набок, и кровь хлынула — на лошадиную спину, на снег… Лошадь с визгом шарахнулась, забилась, и тело рухнуло в кусты. И был женский крик — вопль, но какой-то сдавленный, и Ингигерд уже бежала, путаясь в юбках, проваливаясь в снег… и, добежав, упала на колени — не исключено, что просто наступив-таки себе на подол; слетевшая шапочка попала кому-то под ноги…
* * *
А ведь у меня был шанс. Дурацкий шанс персонажа дурацкого фэнтэзи. Даже принцесса мне встретилась — причем именно такая, какая положена по законам жанра. Красивая, гордая, чистая (почему так блевать тянет от этого слова? Чистыми бывают тарелки и тряпки, это характеристика потребительского продукта, а не человека).
Но все равно. Это к ней я должен был влезть в окно. А потом, стоя на крыше крыльца, подхватить ее на руки. И мы скакали бы верхом через заснеженные поля, или бежали бы, спотыкаясь и проваливаясь, но все равно держась за руки, а за нами бы — погоня с обнаженными мечами… И я взял бы ее с собой, плюнув на все свои страхи за судьбу человечества, а законы жанра уж устроили бы так, чтобы страхи оказались напрасными.
Она была бы нежна, и верна, и преданна; она ждала бы меня, когда я уходил бы совершать подвиги; любовь ее — драгоценность… Ранним утром мы обвенчались бы в маленькой православной церкви — причем я бы сам не знал, за фига мне это надо — чтобы читатели окончательно прониклись тем, какой истинно русский их герой, настоящий парень из народа, не очень образованный, но интуитивно чувствующий… народную душу… связанный духовной пуповиной… Тьфу.
Но я не влюбился в принцессу.
* * *
Вечер. Ползут синие тени. Холодно. Двое стоят на крыльце.
Русые волосы — сосульками на лоб. Плащ — грубая толстая ткань, подбитая темным мехом, а по краю — вышивка, крупные неровные камешки, кривоватые ромбики и квадратики… Желтые камешки — янтарь. Голубые — бирюза… Что у нас есть, кроме надежды?
…С усилием выталкивая тяжелую дверь, Галка шагала из подъезда и, стуча каблуками, направлялась к машине — и он, встречающий, выскакивал, чтобы отворить ей дверцу. Вокруг фонарей сеялась подсвеченная морось, брызгами разбивались падающие с крыш струйки, и только в салоне невеста снимала капюшон. Горела желтая лампочка, по стеклам стекали капли, у Галки были горячие щеки, и горячие губы, и…
…По слюдяным квадратикам оконца летят тени снежинок. По дощатому полу ступают маленькие (маленькие, блин! на самом деле! бывает же…) ноги в красных византийских туфлях. Жесткий шелест платья. Фиолетовые птицы на голубом фоне. Длинные косы цвета медной проволоки, перевитые жемчужными нитями — крупный, неожиданно, до бижутерийности ровный жемчуг — все-таки княжеская жена.
…А любовь — это все-таки еще и готовность чем-то жертвовать. Чем ты готов пожертвовать? И для кого?
Фэнтэзи. Пошлый, тупейший в львиной доле своей жанр. Дерьмо. Прибежище бездарных авторов и жвачка для слаборазвитых мозгов. Благородные герои и их прекрасные подруги, и выбор сердцем всегда оказывается правильным, а не равнозначным выбору совсем иным местом, традиционно противопоставляемым голове… А если написать все как есть, читатели возопят к автору: «Почему у вас все герои такие подонки?!» И автор возопит в ответ: «Но они же любят друг друга!» — «Ну и что?»
Но я же, — думал он, глядя в русый затылок, — я же…
Синий зимний вечер. Все в инее, даже перила крыльца, даже нитки в бахроме забытого на перилах пестрого платка.
— Рогволд, — позвал он.
Поворот головы. Упруго мотнулась торчащая прядь. Взгляд. Вспухшие с ночи, обметанные губы. Очень красивое, в сущности, и очень жесткое лицо.
Эд медленно перевел дыхание. Сглотнул. И наконец брякнул:
— Ай лав ю.
Чтобы быть непонятым наверняка.
Он привык к взаимному незнанию языков — в этом даже обнаружилось кое-что забавное. «Рогволд, ты знаешь, что такое «оргазм»? Щ-щас узнаешь…» А Рогволд бормотал в ответ. Тоже, надо думать, что-то соответствующее — временами его явно здорово забавляло, что Эд не понимает сказанного…
Лицо приподнявшегося на руках Рогволда было над ним. Показался кончик языка, облизнул губы… И взгляд был озорной и напряженный, азартный… Это тело они настругают ломтями кровавого мяса.
Эд отвел глаза.
…Ты думал, что так будет проще? Дурак… Кто-то когда-то решил, что проще будет отслужить в армии, чем десять лет скрываться и раздобывать справки. Кто-то еще помнит, что из этого вышло?
…Чужими руками, да? Что стоит науськать его на бедную девушку — и история обойдется без тебя…
Дурак.
Рогволд плюхнулся на локоть. Освободившаяся рука забралась Эду под рубаху — и, задевая браслетом, поползла вниз. Жесткая ладонь. Они в жизни ничего путного не делали, эти руки — только крутили меч…
Ладонь двигалась. Эд закусил губу.
…Вниз — туда, где тяжелело и напрягалось, подрагивая, и вообще уже прижалось к животу.
— Эдвард…
И он зачем-то поправил — хриплым шепотом:
— Эдик. Повтори — Э-дик…
Рогволд глядел на него, озадаченно сдвинув брови. Шевельнулись губы:
— Э-дик…
Эд сгреб его за плечи и завалил на спину.
Мой мальчик.
* * *
— Господи, ну раз Ты нас такими создаешь — значит Ты, наверно, что-то имеешь в виду?
— Дурак ты, Эдик, — ответил бы Бог. — Создавал Я тебя, время тратил, а толку…
