У палатки Паши и Диночки он постоял, трогая край стены босой ногой. Стенки больше не дергались — должно быть, внутри наконец уснули. Он присел и подсунул книгу под полог.
…Переодевался он в роще, у большого валуна. Пустой рюкзак взял с собой — лучше пусть там валяется, чем чтобы тут его нашли ребята и черти занесли бы их вслед за мной.
Только сейчас он понял, что все это время твердил про себя строчку из старой песенки Газманова: «Может быть, я обратно уже не вернусь, как ни жаль, ка-ак ни жаль…» Закатал штаны — мокрая от росы трава хлестала голые ноги. Пальцы на ногах сразу застыли. Сколько мне еще мерзнуть, думал он. И зачем?
«Они и тебя на костре сожгут, — говорил внутренний голос. — Как соучастника. Неужели ты думаешь, что ему от этого станет легче?»
В бледном небе раскачивались ветви. Сумрачно-зеленая рябь листвы.
«И не пистолет тут реально нужен, а автомат. Значит, ехать в город, где-то раздобывать — и я могу его раздобыть, но время, время…»
И автомат ни к чему, понял он — и остановился. Я не имею права их убивать. Мне их напугать нужно… Ракетницу бы, что ли…
Черт.
Он шел. Сквозь птичье тиньканье. Сквозь запахи — прелой земли, мокрой зелени, чего-то цветущего…
«Опомнись, — сказал внутренний голос. — Ради кого ты… Он же мразь, он же…» — «Он просто несчастный ребенок…» — «Врешь. Ты никогда не производил впечатления идиота, Эдик. Не начинай. Убить человека, который тебя защищает — это… это я не знаю, как называется…» — «И я не знаю. Можете меня отстрелить за аморальность. Только, Господи, пусть я сначала его спасу, хорошо?..»
В развилке березовых корней — темные листья и белые шарики ландышей. Эд осторожно перешагнул.
«Пусть лучше не сработает, — думал он. — Я помучаюсь и перестану, а жить я все равно хочу…» — «А он тоже мучился! И ему было больнее, чем тебе!»
Тумана над лугом не было. Часов, правда, больше не было тоже — где-то во тьме времен остались его часы… Но почему-то он был уверен, что ничего странного в мире не происходит. Что машина времени не сработает. Потому что на свете есть такая вещь, как непоправимые ошибки.
Колечко он, поморщившись, все-таки надел на мизинец. Больше его некуда было девать.
У дерева-ориентира натянул сапоги. Постоял, прижавшись щекой к стволу, провел ладонью по сломанной ветви. Прости меня, дерево.
Из-за дальнего края луга всходило солнце.
Шаги он считал шепотом — вслух. Раз, два… четыре… шесть… Ноги двигались все медленнее. Семь… Он остановился. Поправил пустой рюкзак за плечами. Облизнул сухие губы. Сглотнул. Зачем-то зажмурился и изо всей силы втянул воздух.
И шагнул.
июнь 2000 г., ноябрь — январь 2001 г.
