«Волков, — думаю я почему-то, — ну что же мне делать?»
И Волков появляется в окне восьмого этажа, как видение, протягивает руку с мячом и разжимает пальцы.
Это была чистая случайность — то, что я вообразил, да и какая разница, кто кидает мяч? Законы для всех одинаковы. Но только я представил его там, наверху, как он стоит, а я гляжу на него снизу, и тут у меня в голове мелькнули какие-то слова про него (чтобы вместе, вместе!) — и осенило! Нужно же обогнать его на t секунд, нужно раньше кинуть, раньше, чем синий до меня долетит, самому уже набирать скорость, и только тогда они успеют вместе, полетят рядом и одновременно стукнутся о землю, только тогда мой и его, потому что ускорение же, и пройденный путь, и время! Как я мог этого не понимать, сомневаться в силе тяжести?! Я еще боялся радоваться, нужно было скорее проверить по формулам и подсчитать, но все получалось, я уже чувствовал: все верно, задача раскрывалась передо мной — невероятная и прекрасная Задача, Которую Я Решил.
Кто-то вздохнул за моей спиной с облегчением. Я оглянулся и увидел студента. Он казался обрадованным еще больше меня и теперь уже был точная копия того гребца на плакате.
— Ну, ты пропал, — сказал он восхищенно. — Нет тебе спасения. — И повел меня к столу.
Он что-то говорил обо мне Игнатию Филипповичу, а тот кивал головой и отвечал:
— Да-да, это Горбачев, я же тебе рассказывал. Его нужно взять в ваш клуб «Юный физик». Обязательно.
— Слышишь, Горбачев! Приходи завтра в наш клуб. Это отличное место, уж ты поверь.
— Да меня же не примут, — говорю я, а у самого лицо нагревается от счастья, — туда ведь не каждого принимают.
— А ты и есть не каждый, — отвечает студент и давит мне на пальто, и что-то еще говорит, и пишет адрес. — Обязательно, мы тебя ждем.
…Потом я замечаю, что давно иду по снежной улице и сейчас вхожу в Таврический сад. «Но мне же нельзя, — думаю я. — Почему-то мне было нельзя в Таврический сад, но почему же? Что там такое поджидало, чужое и противное, чего я боялся?»
И никак не могу вспомнить.
«Ха-ха, да чего же мне теперь бояться? Мне, который решил задачу. Нет, наверняка какие-нибудь пустяки и глупости по сравнению с падающими мячами».
Я сворачиваю на боковую дорожку и вдруг вижу Сморыгу с шайкой. И они меня тоже видят. «Так вот оно что, — вспоминаю я наконец. — Вот куда меня занесло!» Но не бегу еще, жду неизвестно чего. Они тоже пока не двигаются, стоят поперек дорожки и ждут. Я прикидываю на глаз расстояние и вижу, что запросто можно еще убежать, но только почему-то знаю, что мне нельзя. Всегда было можно от них бегать, а теперь вот нельзя. Да что же это такое? Почему? Неужели ждать, пока они перестанут усмехаться и догонят меня? Ничего я не понимаю, но не могу бегать от них — вот и стою.
Тогда Сморыга подходит ко мне и говорит:
— Ну, все, попался один.
— Ха-ха, — говорю я вдруг. — Смотрите на него. Посмотрите на этого мальчика, у которого красный лоб.
И сам на себя удивляюсь, откуда у меня такое легкомыслие.
Остальные тоже подходят в темноте, начинают заглядывать ему в лицо — что там такое, или я выдумал.
— Да вы что? Да нет у меня ничего! — кричит Сморыга, но на всякий случай вытирается и рассматривает ладонь. — Вот я ему сейчас свистну по мозгам, тогда узнает, как шутки шутить.
— Ты что, спятил? — говорю я ему строго. — Как это по мозгам? А кто тогда будет решать задачу? Ты, что ли?
— Какую еще задачу? Что ты порешь?
— Ха! Слыхали — задачи не знает. Темное средневековье! А что у меня есть в кармане, тоже не знаешь? — Тут я так быстро сую руку в карман, что он отскакивает. (Такие прямо не переносят, если сунуть руку в карман.) А в кармане у меня, конечно, ерунда — пуговица какая-то и пять копеек. Но я все равно на него наступаю и кричу теперь уже на весь сад: — Ты что, опять за свои подлости взялся?! Думаешь, я тебя не видел тогда на скамейке? Что ты ей сказал тогда, той, в красном пальто? Говори! Опять какую-нибудь подлость, да? Чтобы никто не слышал, да? Но я-то тебя слышал, я тебя насквозь вижу! Смотри, как бы мы тебя не сфотографировали, лучше ты кончай свои подлости по-хорошему!
А он все оглядывается по сторонам и говорит:
— Да тихо ты… Ну чего орешь-то?.. Вот дам сейчас… А я ему:
— Кто это даст? Это ты-то? Да я из тебя гистерезис сделаю! Я тебя в вакуум засуну! Ты у меня лопнешь изнутри и прилипнешь по стенкам!
Тут к нам подходит какая-то женщина, берет его за плечо и говорит мне:
— Как тебе только не стыдно? И что это ты тут раскричался, герой? Смотри-ка, до чего довел товарища. А ты не бойся, мальчик, не бойся, пока я здесь, он тебе ничего не сделает.
— Да не боюсь я его… да пустите, — говорит Сморыга и вырывается. Но женщина держит крепко и все гонит меня прочь:
— Уходи, уходи отсюда немедленно. Ишь какой хулиган выискался. Больно ты храбрый! Глядите-ка, до чего довел ребенка, — вон у него уже и нога дергается. Беда-то какая!
— Да где? — кричит Сморыга, чуть не плача. — Где вы видите?
И вся шайка подходит к нему и смотрит вниз — действительно дергается нога или нет.
Тогда я незаметно ухожу от них на всякий случай — мне и смешно и не верится, что я перекричал самого Сморыгу. Я иду дальше через Таврический сад (давно я здесь не был) и думаю: откуда же я вдруг набрал столько храбрости, столько этого, ну… как у Волкова… собственного достоинства, вот.
В саду хорошо, снег лежит на перилах и скамейках, как пирожное, и музыка слышна с катка, и я сначала хочу все поскорее осмотреть, раз уже прорвался, а потом думаю: куда же спешить? Ведь мне и завтра придется сюда прийти, и послезавтра. Конечно, тут будет Сморыга и все его подлости, и сегодня я его перекричал, а завтра неизвестно, да что же делать? Мне ведь теперь убегать от него нельзя, даже если никто не увидит и не узнает, и с этим достоинством своим, которое залезло в меня неизвестно когда и откуда, я еще наплачусь и хлебну горя, но тут уж ничего не поделаешь, — я его ни за что не отдам и буду защищать изо всех сил, и потом, когда мы снова встретимся с Волковым, он посмотрит на меня, сразу все поймет и сам — сам! — подойдет ко мне и попросит, чтобы я его принял в друзья, в физики, или еще куда.
И тогда я подумаю.
Взрывы на уроках
РОДЖЕР БЭКОН
Глеб делал зарядку, и мамины букеты на окнах быстро осыпались от его прыжков и стояли голые. На кухне брат Сенька уже сидел за столом и ел пельмени. Ом был маленький, рот его открывался на одном уровне со скатертью, и можно было играть в интересный хоккей — гонять пельмени вилкой по тарелке и забрасывать их в рот, как шайбу.
— Перестань, — сказал Глеб. — Ешь как следует.
— Игра в одни ворота, — прошамкал Сенька.
