— Но почему? Почему? Почему мне нельзя год отучиться в хорошей школе и прийти в колледж с престижным аттестатом?
Родители устало переглядывались между собой. Это означало, что сейчас отец в сто пятый раз начнёт мягко, стараясь не обидеть дочь, объяснять ей, что уровень общей подготовки Кити, мягко говоря, невысок, но это, конечно же, не её вина. Виноваты дурацкие учителя, которые по вполне понятным причинам не хотят прилично учить детей за те копейки, которые им платят.
В престижной же школе, где детей по десять человек в классе максимум, где в каждом помещении компьютеры, где каждый ученик знает как минимум два языка, где высшая математика преподается с седьмого класса, — там Кити вообще нечего делать. Или же надо нанимать кучу репетиторов, бросить работу в модельном агентстве… Тогда, кстати, встаёт вопрос, чем платить за «престижную» школу и репетиторам?… В общем, всё сводилось к одному аргументу: только в той школе, где Кити учится с первого класса, у неё есть шансы получить нормальный аттестат без троек, продолжая при этом заниматься любимым и прибыльным делом, то есть работать моделью.
Кити заламывала руки и убегала в свою комнату. Там она рыдала, что ей ещё год придётся сносить все эти насмешки и напускное презрение, которое позволяли себе даже учителя — особенно эти одинокие старухи: физичка, химичка, биологичка. Впрочем, молодая, кривобокая, изуродованная оспинами англичанка ещё хуже.
Щербацкая ненавидела эту школу, ненавидела всех и каждого в ней. Ненавидела родителей, которым хватило по жизни ума только на жильё в серийном панельном доме спального района. Прямоугольный двор, в центре типовой детский сад с ободранными качелями, соседний двор точно такой же, там школа, а через два — детский сад, и так километры, десятки километров одинаковых домов, сложенных из одинаковых бетонных панелей, покрытых уродливой бежевой плиткой! От этого можно сойти с ума. От этого однообразия можно сойти с ума!
Город, город! Что же это такое? Центральные улицы, идя по которым чувствуешь густой, опьяняющий запах больших денег, чувствуешь, что можешь взобраться на самый верх этой пирамиды и насладиться в полной мере вкусом, запахом и ощущениями, которые дают эти самые большие деньги, но чем дальше от центра, тем слабее аромат денег, магазины становятся всё более и более убогими, люди становятся всё хуже и хуже одетыми. Бедность, тупость, однообразие — спальные районы, соты с миллионами безликих обитателей.
Кити видела людей, живущих в красивых домах, чьи семьи из двух-трёх человек занимают пятисотметровые квартиры или же огромные трёхэтажные коттеджи с прекрасным видом из окон, и чувствовала себя чужой, обманом пробравшейся на свадебный банкет в надежде, что все подумают, что это незнакомая им гостья с другой стороны.
Щербацкая старалась быть оригинальной, старалась всем и каждому показывать, что у неё есть своё мнение, что она необычная. Странно, но чем больше Кити пыталась выглядеть не похожей на своих соседей, родственников и родителей, тем больше терялась в массе моделей. Это было как двусторонняя трясина — чем больше дёргаешься, тем сильнее тебя затягивает. И выхода всё равно нет. Вопрос только в том, с какой стороны окажешься. Кити жаждала только одного — вырваться из жизни «простых людей». Эта жизнь не для неё! Она в ней задохнется, погибнет!
Все эти сумбурные и на первый взгляд не связанные между собой размышления и воспоминания предваряли собой решение, которое Кити уже приняла: позвонить Алексею Левину.
Она держала в руке визитную карточку. Безупречную, ослепительно белую, с чёрными глянцевыми буквами и цифрами, ту самую карточку, которую вчера вышвырнула в окно и тут же бросилась вниз искать. Она решила никогда не звонить по этому номеру, никогда больше не набирать этих цифр, никогда не здороваться с Левиным, не поворачивать головы в его сторону. Но… В своих фантазиях она видела, как Левин, раздосадованный, разозлённый, взбешённый её презрением, умоляет её — Кити Щербацкую — выйти за него замуж, а она продолжает вести себя так, будто его вообще нет рядом, будто он невидимка. Тогда, доведённый до бешенства, достигший предела злобы, ярости и ревности, Левин набрасывается на неё, раздирает в клочья одежду и, лишая девственности, насилует Кити. Она представляла себе, как его толстый член пронзит её, причиняя острую, но такую сладкую и вожделенную боль, представляла, как её хрупкое худое тело будет раздавлено огромным торсом Алексея Левина. И она не виновата, она не давала ему ни малейшего повода считать её шлюхой! Он её изнасиловал! С её стороны не было ни жеста, ни взгляда, ни улыбки!..
Кити нажимала на кнопки телефона с ощущением полной обречённости, бессилия перед роковыми обстоятельствами, каждая набранная цифра отдавала кислым привкусом во рту. «9» (воспоминания о платье), «6» (его слова о том, как она выглядит, — не то похвала, не то пощёчина), «6» (такси), «5» (пятьсот рублей, она решила вернуть их ему при встрече и сама заплатила за такси, но на следующий же день, решив, что больше никогда не увидит этого человека, купила на них шёлковое боди, а Карениной сказала, что это подарок Левина), «6» (охранники), «6» (ожидание машины на улице под фонарём), «6» (дорога домой, слёзы).
— Алло! — бодрый подтянутый голос Алексея Левина ответил на вызов.
Кити хотела нажать «сброс».
— Кити Щербацкая, я знаю, что это ты. У меня определился твой домашний номер. Говори, пожалуйста, или я отключаюсь.
«Господи! Какая я дура! День рождения… Вронский…»
— Алло! Алексей? Да, это я, Кити.
— Привет, Кити.
— Как у тебя дела?
— Хорошо. А у тебя?
— Не очень.
— А что случилось?
— Да так…
— Слушай, мы в прошлый раз как-то не очень хорошо расстались. Ты не обиделась на меня?
— Обиделась немного…
Кити решала мучительный для себя вопрос: позвать Левина, чтобы его увидел Вронский, или же послать сейчас Левина, проявив максимальную холодность. Правда, тогда она будет выглядеть в его глазах уж совсем полной дурой. Сама позвонила, сама расскандалилась, сама трубку бросила.
— Почему?
— Ну ты так странно себя повёл…
Щербацкая старалась говорить максимально нейтральным голосом, но обида, её уязвлённое чувство собственного достоинства всё равно просачивались, словно запах бензина из плотно закупоренной канистры.
— Кити, а ты как странно себя повела! Ты бы себя видела! Чудо в перьях! Сидит словно аршин проглотила, пальцами стучит по столу, нос задирает, а потом ещё и говорит, что ей не нравится, как на неё смотрят! Щербацкая, ты что? На тебя смотрят! Ужас какой! У тебя работа такая, чтобы на тебя смотрели. Модель! Тоже мне выдумала! — голос Левина звучал наставительно, но в то же время весело и иронично.
Кити заулыбалась. Господи! Как всё действительно просто. Она простила Левина, простила ему такси, простила свои слёзы, всё-всё-всё.
— Лёш… — Кити начинала говорить с людьми таким трогательно-плачущим голосом, когда ей было что-то позарез от них нужно.
