– Волькша, Волькша! Ты как? Брат, что с тобой? – Олькша перевернул обмякшее тело приятеля и смахнул снег с его лица: – Ты жив хоть, дурь латвицкая? Ну, вот куда ты без меня помчался, Лих лопоухий.
– Сам ты – лопоухий, – пробурчал Волькша: – Что так долго плелся?!
– Это я плелся? – возмутился верзила: – Да я сразу за тобой спрыгнул. Только я же не воробей, как некоторые. Меня снег не держит. Даже в снегоступах. Пока добежал два раза по пояс проваливался… Да, я!.. Да, я!..
– Ладно тебе, братка. Спаси тебя боги, как ты меня спас, – примирительно сказал Волькша, и тут только вспомнил об охотнике, кому оба парня были по-настоящему обязаны своим спасением.
Как же он удивился, когда увидел, чем занят их благодетель. Вместо того чтобы перевязывать раны он ходил и собирал свои стрелы.
– Эй, – окликнул охотника Ольгерд.
– Mitä?[128]
И тут только оба парня узнали в своем спасителе того, кто накануне лишил их рысьей шкуры.
– Кайя, это ты? – спросил Волькша по-карельски.
– Да, я, венед, – ответила девушка, вытаскивая очередную стрелу из коченеющего зверя: – А кого ты ожидал увидеть?
– Никого, – промямлил Годинович и краем глаза посмотрел на Ольгерда. Хоть и не верил он, что тот и впрямь, как и обещал, кинется убивать обидчицу, однако от Рыжего Люта можно было ожидать всего, что угодно.
Всего, что угодно, только не этого: Ольгерд застыл на месте, хлопая глазами и то и дело вытирая красный от мороза нос. Он силился что-то сказать, но подходящие слова обходили стороной его твердолобую голову.
Кайя собрала все стрелы, которые смогла найти, и вернулась к месту последней схватки, где вынула опоясный нож и принялась свежевать одного из волков.
– Ты что…? – осторожно начал Волькша: – Ты что делаешь?
– А ты разве никогда не видел, как свежуют зверя? Я вообще-то снимаю шкуру, – ответила Кайя.
– Видел, – сказал Годинович, не очень ободренный таким обращением: – Я не понимаю: зачем тебе его шкура?
– Ты что в Суоми все это время жил? – съязвила девушка: – Это же Белая Смерть! Да я за ним без малого два года охочусь! Его же ни один волкодав в округе одолеть не в силах. Не слышал что ли, как люди о нем говорили, что и не волк это вовсе, а норманн-оборотень, и что ни стрела, ни нож, ни капкан, ни яма ему нипочем? А вот ведь, издох, как кайра![129]Не бросать же его здесь коченеть. Да из его шкуры выйдет такой оберег, что сам Хийси[130]позавидует.
Белая Смерть… Да, и в Ладони поговаривали о такой напасти. Дескать, нет управы на белогрудого волка. Никого зверь не боится. Скот режет среди бела дня. А стаю свою чуть ли не круглый год при себе держит, как свейский ярл боевую дружину.
– А дать я помощь? – раздался хриплый голос Олькши. Один Велес знает, сколько времени он собирал в своей косматой башке эти несколько карельских слов.
– Что тебе дать, венед? – спросила Кайя и на всякий случай пододвинула лук поближе.
– Я помощь… делать… шкура… ты, – с трудом промямлил верзила. Его ноздри топорщились. Еще одна шуточка со стороны олонецкой девчонки, и от его миролюбия не останется и следа: он зашкварчит как вода на раскаленных камнях.
– Он хочет помочь свежевать волка, – торопливо объяснил Волькша.
– Он будет делать это языком или руками? – спросила Кайя, пряча улыбку.
– Руками, – ответил Годинович.
– Ну, тогда еще ничего, может и справится, – успокоено заключила девушка, и Волькша чуть не рассмеялся.
– Помогай. Делать шкура. Да? – громко, как глухому, сказала Кайя и указала ножом на волчью тушу.
Ольгерд заулыбался и подошел ближе. Девушка попятилась: береженого и Укко бережет. С волчьей шкурой рыжий верзила справился быстро, даже не смотря на мороз. От усердия он так перемазался кровью, что глядеть на него без смеха было невозможно.
– Вот, – сказал он, протягивая Кайе мгновенно задубевшую на морозе шкуру вместе с головой. Без волчьей головы из шкуры оберега не сделаешь.
– Венед – хороший охотник, – похвалила девушка: – А кто из вас подстрелил задние лапы Белой смерти?
Олькша спохватился. В пылу битвы он совсем забыл про отцовский самострел.
– Слышь, Волькш, – начал было он в своей обычной задиристой повелительной повадке, но, увидев раны на руках приятеля, осекся: – Ладно, сам схожу.
– Так кто из вас вожака подстрелил? – повторила свой вопрос Кайя.
Волькше очень хотелось присвоить эту удачу себе, но открыв, было, рот, он отчего-то смутился и невразумительно пробурчал:
– Я не помню…
Когда на поляну вернулся Ольгерд с Хорсовым самострелом на плече, Кайя сама решила, кто из парней произвел выстрел, который лишил Белую Смерть его волшебной прыти.
– Венед хорошо стреляет, – сказала она Олькше и уважительно покачала головой.
Рыжий Лют расплылся в улыбке.
– Я носить… три… они… ты дом, – предложил он, показывая на убитых волков: – Шкура… плохо… пропадать…
Кайя задумалась. Еще немного и начнет смеркаться. Волчьи шкуры, конечно, не рысьи, но все равно за них на торжище можно было выменять рыбы, жита, овса или ячменя. Но с другой стороны… вести венедов в дом. Этот как призывать на свою голову капеета…[131]
– Хорошо. Венед будет хороший гость? – спросила девушка.
– Да! Да! – закивал Олькша.
– А ты, говорливый венед? – обратилась она к Волькше.
– Я тоже обещаю быть хорошим гостем, – сказал Годинович, вспоминая рассказы отца про карельские обычаи: – Я – Волкан. Он – Ольгерд, – добавил он для солидности.
– Ладно, Волкан и Ольгерд. Пошли быстрее. Скоро стемнеет.
Олькша закинул себе на плечи сразу трех волков. Хотел и четвертого, но ноша оказалась совсем не по силам. Кайя взвалила на себя молодую волчицу. Так что Волькше волей-неволей пришлось тоже нагрузиться волчьей тушей, хотя после всего случившегося за день сил у него почти не осталось.
Барсучье молоко
К дому Кайи добрались в сумерках.
За все дорогу Ольгерд не сказал ни слова. Под тяжестью трех волчьих тушь он пыхтел, как потертый кузнечный мех. Пот крупными каплями тек по его щекам и тут же замерзал на вороте полушубка.
От усталости Волькша переставлял ноги как во сне. Может быть, от этого ему показалось, что девушка нарочно ведет их какими-то зигзагами, как заяц, который путает следы. Годинович пытался запоминать дорогу, но в конце концов понял, что если ночью опять выпадет снег, то сам он из этих мест не выберется.
