Первая запись - октябрь 1998 года, Александра темная блондинка, кроющие пряди на один тон светлей. В то время я переживал бешеную фазу в отношениях с Маттео. Потом постепенный переход к рыжеватым оттенкам. Тогда журнал возглавила Ева Шварц. Радикальный перелом в начале 2000 года: Александра одним махом превратилась в брюнетку с длинной черной челкой; тогда она уже была шефом отдела косметики, а ее брак с Холгером трещал по швам. Последний прием в ту роковую среду я не записал - сначала не успел, а потом уже не было смысла. Когда-нибудь я бы закрыл биографию красок Александры. Теперь же мне не хотелось трогать эту карточку.
Неудачный цвет Франциски Кертинг я решил сделать на два тона темней. Для всей длины волос отмерил сорок граммов светло-пепельной краски, уровень восемь. На этом я давно набил руку и могу отмерять не глядя. Еще взял шесть граммов пепельного пигмента «фиолетово-синий» - но только для корней. Если пигмент распределить по всей длине волос, они будут выглядеть безжизненно, особенно при фотовспышках. Дополнительно я решил нанести краску-кондиционер, чтобы подпустить немного блеска, который начисто исчез. Окраска волос - искусство; мы заменяем реальность вымыслом и с помощью выверенных ухищрений создаем клиентам имидж, представляющий их в более выгодном свете.
Бенни привел Франциску на темный паркет - краситься. Тут, в задней части салона, было тихо. Как всегда по понедельникам, в открытые окна из церкви лились звуки органа. Франциска Кертинг улыбнулась мне в зеркале. Я тоже ответил ей и прогнал из головы мысли об Александре.
- У тебя перерыв в съемках? - спросил я и начал расчесывать ей волосы.
- Нет, я со всем разделалась. Во всех отношениях, как видишь.
Изменились ли у нее корни волос? Я зачесал прядь вбок. За ушами открылись два маленьких шва, смещение пока еще минимальное. Теперь с каждой подтяжкой оно будет увеличиваться, и в конце концов лицо расползется в стороны, словно его прогладили утюгом. Но ведь Франциске еще нет и сорока! Бенни приготовил и положил на столик рядом со мной стопку алюминиевой фольги, аккуратно нарезанную на прямоугольники. Потом принес чай с травами и встал в сторонке - смотреть на мою работу. Бенни учился.
- До следующих съемок у меня еще три недели. Я опять снимаюсь у Герберта.
- Поздравляю! Рад за тебя! - Герберт, режиссер и мой старый приятель, не нуждается в моих услугах - голова у него голая как коленка. - О чем же будет новый фильм?
- Любовная драма с трагическим концом. Я играю нимфоманку, главу концерна. Ты ведь знаешь Герберта, он любит ковать железо.
- О да. - Я наносил краску тремя этапами и заворачивал пряди в алюминий. Франциска Кертинг принялась мне рассказывать о страданиях нимфоманки, но я почти ее не слушал. Я был раздражен вызовом в полицию. Как это понимать? Почему Анетта Глазер сама не приехала ко мне? Может, решила меня припугнуть? До сих пор я был в полиции лишь однажды. Мы со Стефаном, еще подростками, залезли в припаркованный автомобиль, курили там сигареты и фантазировали, что мы заведем мотор и поедем в Винтертур или куда-нибудь за границу. Нас застукала полиция, отец забрал меня из участка. Он ухмылялся и - как обычно - молчал. Тогда история была безобидной. А теперь? Следует ли мне чего-нибудь опасаться? Все-таки тут речь идет об убийстве. На тот час, в который совершено преступление, у меня нет алиби. И это бесспорный факт. Я был один в своей квартире и тосковал по Алеше, без свидетелей. Считаюсь ли я подозреваемым?
- …но в конце концов она излечивается от своей болезни, - сообщила Франциска Кертинг.
- Тебе, конечно, непросто будет вжиться в такой характер, - посочувствовал я.
- Я уже готовлюсь, и достаточно интенсивно. Для меня это интересная задача. А в творческом плане шаг вперед. Правда.
Франциска Кертинг говорила что-то еще, а я сказал себе, что вызов в убойный отдел, пожалуй, мне на руку. Возможно, я узнаю от комиссарши какую-нибудь новую информацию, например, об орудии убийства. Вероятно, уже проведено вскрытие, ведь как-никак с момента преступления прошло уже почти пять дней. Пять дней! Пять дней назад Александра еще сидела здесь и рассказывала про свои дела. Возможно, даже про своего убийцу. Я чуть не взвыл от отчаяния.
- Ансбах, городок такой, - это все, что она знает. Я могу многое привнести из своей личности.
- Ансбах? - переспросил я. - Вы там снимаете?
- И в Лос-Анджелесе.
- Любопытно.
- Вот самое подходящее слово. Безумная история.
Франциска Кертинг говорила, я размышлял. Возможно, в редакции дело и впрямь дошло до стычки: Кай хотел денег, Александре это надоело, она резко оборвала спор, это в ее манере, и пригрозила Каю, что отправит его к отцу в Берлин. Кай вспылил.
- …и связывается с дурными людьми, этакая одиссея в мир неудач…
Отвратительное чувство, когда другие решают за тебя, а ты сам ничего не можешь сделать.
- И - что ужасно - она вообще ничего не может сделать!
Я знаю это чувство еще со времен детства. Вспомнил его. Я влюбился в первый раз, в Стивена, мальчишку из Англии, приехавшего к нам по обмену с Регулой. Мне нравился его акцент и рыжеватый пушок на верхней губе и над брючным ремнем. Он показывал мне фотографии - сначала королевского семейства, принца Эдуарда, которого он особенно выделял, потом свои снимки. Мы говорили друг другу слова, сначала самые общие, пробираясь на ощупь в волнующие сферы. За лодочным домиком, в тени рододендронов, Стивен повел себя неожиданно - показал мне все части своего тела по отдельности и назвал их. Без всякого смущения, словно продолжал уроки английского. Я был в шоке, но Стивен рассмеялся, назвал меня «my dear», «мой дорогой», и мне подумалось, что он все делает правильно.
Матери наша близость не понравилась. Однажды, когда я вернулся из школы, стул Стивена за обеденным столом оказался пустым, а на столе лежала лишь сложенная салфетка. Стивен уехал. Мои родители просто сделали то, что считали правильным. Тогда я ревел и бесился, но ничего не мог поделать. Отец удалился к себе, а мать сказала: «Так будет лучше». Больше я никогда не видел Стивена. Может, сейчас он женился и стал отцом семейства?
- Томас! Я задала тебе вопрос! Ответь мне!
- Да? Что?
- Ты должен отгадать, что будет дальше!
- Что дальше? Ты еще спрашиваешь! - ответил я. - Вероятно, она вернется в Ландсхут и одумается. Вспомнит то, во что верила раньше.
- Ты прав! Она возвращается в Ансбах. Как тебе это кажется? Не слишком неожиданным?
- Но ведь она могла бы просто убрать с дороги этого типа, своего любовника, или как?
- Да, кстати, ты что-нибудь слышал про убийство женщины, которая перед смертью была у парикмахера?
Пудельки подбежали к нам, стуча коготками, и зашевелили носами. В их белых кудрях висели темные волосы новой клиентки и русые фрау Лахман.
Я принес зеркало. Франциска Кертинг оглядела себя со всех сторон, похвалила прическу. Потом подошла к полке, схватила шампунь и закрепитель и спросила:
