Мы никак не могли перестать говорить о них и то и деловспоминали их такими, какими они были, когда мы все были счастливы вместе. Намвсе время казалось, будто мы видим, как движется цепочка верблюдов, как блестятна солнце кончики пик, как важно шагают дромадеры, Мы снова видели свадьбу ипохороны, а чаще всего – их молитвы. Они строго соблюдали часы молитвы, и ужтут им ничто не могло помешать. Как только раздавался призыв, – а этопроисходило по нескольку раз в день, – они сразу же останавливались,поворачивались лицом к востоку, поднимали головы, простирали руки к небу иначинали молиться. Раза три или четыре они опускались на колени, а потом падаливперед и касались лбами земли.
Однако мы решили, что не стоит больше про них вспоминать,хотя они были такие славные при жизни и так дороги нам и в жизни и в смерти, нестоит потому, что ничего хорошего из этого не получится, а только вконецнастроение испортишь. Джим сказал, что будет изо всех сил стараться жить жизньюправедника, чтобы встретиться с ними на том свете; ну а Том помалкивал и несказал Джиму, что они просто какие-то магометане. Зачем его огорчать, ему и безтого тошно.
Проснувшись на следующее утро, мы немножко приободрились,потому что как следует выспались: песок ведь самая удобная кровать, какаятолько есть на свете, и я всегда удивлялся, почему люди, которые могут себепозволить спать на песке, не спят на нем всю жизнь. И к тому же онзамечательный балласт – шар еще никогда таким устойчивым не был.
Том сказал, что у нас не меньше двадцати тонн песку. Что бынам с ним сделать? Ведь не выбрасывать же его! Джим и говорит:
– Масса Том, а нельзя ли отвезти его домой и продать?Сколько на это времени надо?
– Зависит от того, как будем лететь.
– Что ж, сэр, ведь дома его по двадцать пять центов за тачкупродавать можно, а тут тачек двадцать наберется, верно? Сколько ж это всегобудет?
– Пять долларов.
– Ой, масса Том, поехали скорее домой! Ведь это больше чемпо полтора доллара на брата, верно?
– Верно.
– Черт меня побери, если это не самый легкий способзарабатывать деньги! Песок-то – ведь он же сам на нас насыпался, тут иделать-то вовсе было нечего. Поехали скорее, масса Том.
Но Том был занят своими мыслями и подсчетами и так увлекся,что ничего не слышал. Вдруг он говорит:
– Пять долларов, ха! Послушайте, этот песок стоит… он стоит…В общем, он стоит кучу денег.
– Как так, масса Том? Продолжайте, голубчик, продолжайте.
– Понимаете, как только люди узнают, что это настоящий песокиз настоящей пустыни Сахары, им сразу захочется купить себе немножко, насыпатьв склянку, наклеить ярлык и поставить куда-нибудь, как редкость. А нам только идела, что рассыпать его по склянкам да летать по всем Соединенным Штатам ипродавать их по десять центов за штуку. Ведь у нас тут, на этом шаре, песку неменьше чем на десять тысяч долларов.
Мы с Джимом прямо чуть не померли от радости и принялиськричать "ура", а Том сказал:
– И мы можем все время возвращаться обратно и набирать песку,а после снова возвращаться и снова набирать, и так ездить взад и вперед до техпор, пока не вывезем и не распродадим всю эту пустыню; и никто нам не помешает,потому что мы выхлопочем себе патент.
– Господи боже! – говорю я. – И мы станем такими богатыми,как Креозот [11], да?
– Ну да, ты хочешь сказать – "как Крез [12]".Понимаешь, дервиш искал в том холмике все сокровища мира и не знал, что у негопод ногами тысяча миль настоящих сокровищ. Погонщика он ослепил, а сам был кудаболее слеп.
– Масса Том, сколько же у нас всего денег будет?
– Я пока точно не знаю. Надо еще высчитать, а это нелегкоедело, потому что тут больше четырех миллионов квадратных миль песку, по десятьцентов склянка.
Джим страшно разволновался, но, услыхав про склянки, немножкоуспокоился, покачал головой и сказал:
– Масса Том, нам не купить столько склянок. Даже королю – ито столько не купить. Давайте лучше не будем забирать всю пустыню, масса Том,ведь эти склянки нас вконец разорят, уж это точно.
Том тоже притих; я думал – из-за склянок, но оказалось, чтонет. Сидел он, размышляя про себя, и все грустнее и грустнее становился.Наконец он сказал:
– Ничего у нас не выйдет, ребята. Придется нам это делобросить.
– Да почему же, Том?
– Из-за пошлин. Когда ты пересекаешь границу какой-нибудьстраны, там всегда находится таможня. Приходят чиновники, роются в твоих вещахи облагают их огромной пошлиной. Они говорят, что таков их долг. Понимаешь, этоих долг обобрать тебя до нитки, если только можно, а если ты не заплатишьпошлину, то они сцапают твой песок. Они называют это конфискацией, а на самомделе просто возьмут да и сцапают. Если мы повезем этот песок в ту сторону, кудамы сейчас едем, нам придется то и дело перелезать изгороди, одну границу задругой Египет, Аравия, Индия и так далее, – покуда мы совсем из сил невыбьемся, и все они будут тянуть с нас пошлину. Теперь ты понял, что нам этойдорогой не проехать?
– Да к чему все это. Том? – говорю я. – Ведь мы можем простопролететь над всеми ихними границами – и все тут. Им ведь нас ни за что неостановить.
Посмотрел он на меня с грустью, да и говорит серьезным такимголосом:
– По-твоему, это честно будет, Гек Финн?
Ненавижу я, когда меня вот так перебивают! Я на это ничегоне ответил, а Том продолжал:
– Другой путь нам тоже отрезан. Если мы вернемся той жедорогой, какой приехали, то угодим прямо на нью-йоркскую таможню, а она хуже ихвсех, вместе взятых, – и все из-за нашего груза.
– Почему?
– Да потому, что в Америке сахарский песок не разводят, акогда в Америке какую-нибудь вещь не разводят, то надо платить миллиончетыреста тысяч процентов, если ты хочешь ввезти ее в Америку оттуда, где ееразводят..
– Не вижу в этом никакого смысла. Том.
– А кто же видит? Зачем ты мне это говоришь, Гек Финн? Тыподожди, пока я скажу, что вижу в этом смысл, а уж после ругай меня за это.
