Сьюзен ненавидела болезнь. Ей хотелось бы победить ее, сойдясь в честном бою, один на один, с открытым забралом, то есть на равных. Она презирала ее, считая врагом крайне трусливым, нечестным, и радовалась в те моменты, когда видела, что мать сражается со своим недугом.
Сьюзен невероятно скучала по брату.
Джеффри вызывал у нее целый клубок противоречивых чувств. Они росли вместе, и она привыкла во всем полагаться на его поддержку, какой было уже само его присутствие, и потому она так страдала, невольно обижаясь и негодуя на брата, когда он уехал. Она и завидовала ему, и гордилась им. В то же самое время ей оставалось непонятным, почему она сама так никогда и не смогла замахнуться в жизни на нечто стоящее. Одержимость брата всем, связанным с убийствами, которая проявилась, когда он стал взрослым, тревожила ее. Она понимала, как это непросто — одновременно страшиться чего-то и в то же самое время испытывать к нему неодолимую тягу, и ее пугала мысль, хотя и непонятно почему, что на самом деле она такая же, как он.
В последние годы Сьюзен стала замечать, что при разговоре с братом она не раскрывает своих чувств, словно не хочет, чтобы он по-настоящему ее понял. Она обнаружила, что ей нелегко отвечать на его вопросы о ее работе, о надеждах на будущее, вообще о ее жизни. Она увиливала, напускала тумана, пряталась за дымовой завесой полуправды и всегда избегала подробностей. Хотя она считала себя человеком ярким, острым и решительным, она сознательно рисовала для брата образ пресной, плоской банальности.
И, как ни странно, ей удалось убедить мать скрыть от Джеффри всю серьезность болезни. Ее доводом было стремление не нарушать спокойствия его жизни, желание защитить близкого человека от сознания причастности к медленному, но неотвратимому умиранию. Он станет слишком сильно беспокоиться, говорила она. Захочет вернуться во Флориду, быть с ними, а для него даже нет комнаты. Захочет перепроверить все назначения — лекарства и процедуры. Ее мать выслушивала все это и в ответ лишь вздыхала, соглашаясь скрепя сердце. Такая покорность была для матери совсем не характерна. Для себя Сьюзен решила, что смерть матери будет только ее заботой. Словно смерть была заразной, опасной. Сьюзен лгала самой себе, стараясь убедить себя в том, что потом брат будет ей благодарен, потому что ему не пришлось пережить весь этот ужас.
Временами она думала, что поступает неправильно. Может быть, даже глупо. Это чувство появлялось в часы, когда безысходность одиночества представала перед ней чересчур явно, хотя сама она не понимала, откуда оно берется и как можно его побороть. Иногда ей казалось, что ее угораздило перепутать уединение с одиночеством, приняв одно за другое, и это как раз и стало тем капканом, в который она угодила.
Сьюзен также спрашивала себя, не угодил ли в него и Джеффри. В эти минуты ей становилось ясно, что скоро придет время спросить об этом у него самого.
Она сидела за столом, машинально чертя ручкой концентрические круги, расположенные один в другом, снова и снова, пока вся площадь большего круга не заполнялась чернилами и не превращалась в одно большое темное пятно. Постепенно таких пятен у нее накопилось много. Между тем город за окном уже совершенно накрыла ночь. Только в бедном районе в центральной части города, где часто случались пожары, время от времени то тут, то там вспыхивали оранжевые всполохи пламени, да темное небо порой пронзали лучи прожекторов — это полицейские с патрульных вертолетов высвечивали места преступлений, которые случались одно за другим. Эти светящиеся полосы казались ей столбами божественного света, устремлявшимися к земле с небес, объятых темнотой. Где-то на краю панорамы, открывавшейся из ее окна, видны были яркие неоновые светящиеся купола, обозначающие безопасные районы, а также лившийся через весь город непрерывный поток автомобильных фар, словно река в ночном каньоне.
Она отвернулась от окна и снова взглянула на лежавший перед ней блокнот.
«Так что же ты хочешь узнать? — спросила она себя. И тут же, почти сразу, сама ответила: — Вопрос у меня один».
Она сосредоточилась на этом единственном вопросе, выбрав сначала математический способ, но потом отбросила эту мысль и выбрала слова. «Вся загвоздка в том, — подумала она, — чтобы сформулировать вопрос и просто, и в то же время путано».
Она улыбнулась себе, задача начинала ей нравиться.
За окном в городе, не затихая, продолжалась ночная война, но теперь Сьюзен не обращала внимания на звуки и сцены ночного насилия, отгородившись от него справочниками, энциклопедиями, альманахами и словарями в своем полутемном офисе. Она понимала, что это ее забавляет, пока искала способ выразить свой вопрос то одним, то другим способом, подбирая и отвергая цитаты, которые выстраивались еще не так, как ей хотелось.
Она принялась напевать себе под нос мелодии популярных песенок, отыскивая цитату в их словах. Она думала: сердцевина всегда известна — это и есть ответ. Игра состоит в том, чтобы построить вокруг него лабиринт.
Внезапно ее осенила новая неожиданная мысль, и Сьюзен чуть не сшибла со стола стоявшую на нем лампу, когда быстро потянулась за одной из книг.
Быстро перелистав страницы, она нашла то, что искала, затем поудобнее устроилась в кресле и замурлыкала что-то с довольным видом человека, который только что хорошо пообедал и закусил особенно вкусным десертом.
«Я собиратель и хранитель обыденного, — сказала она самой себе. — Историк загадочного и сокровенного. Кудесница темного и непостижимого. И я — лучшая из всех».
Сьюзен записала находку в блокнот, а потом принялась размышлять над тем, как лучше скрыть и подальше запрятать то, что у нее теперь было. Это ее занятие неожиданно прервал посторонний звук. Прошло несколько секунд, прежде чем до нее дошло, что это за звук. Это был скрип: то ли открылась какая-то дверь, то ли чья-то нога опустилась на пол не слишком осторожно.
Сьюзен выпрямилась в кресле.
Затем она медленно подалась вперед, словно животное, которое пытается уловить звук посреди окружавшей его тишины.
«Ничего страшного», — успокаивала она себя.
Однако рука ее медленно опустилась и вынула из сумочки револьвер. Сжав его в правой руке, она повернулась на своем вращающемся кресле и оказалась лицом к входу в свой закуток.
Затаив дыхание, прислушалась. Но единственный звук, который она могла теперь различить, — это стук собственного сердца, отдававшийся в висках. И больше ничего.
Вглядываясь в темноту, в которую был погружен общий зал, она осторожно протянула свободную руку к телефонному аппарату. Не глядя на клавиатуру, набрала номер охраны.
Уже после первого звонка ей ответил дежурный:
— Охрана. Джонсон.
Она прошептала:
— Это Сьюзен Клейтон. Тринадцатый этаж. Офис журнала «Майами». Предполагается, что я должна быть здесь одна.
— Мне оставили записку, что вы еще там, — бойко доложил охранник. — Есть проблемы?
— Я слышала шум.
