не куплюсь.
Он выбрасывает окурок, и тот звездочкой летит в темноту.
— Так. Ладно! — Сид запрокидывает бутылку, глотает вино и слезает с подоконника. — У тебя же днюха недавно была, восемнадцать лет! Тебе теперь можно все.
Он подходит к полке с кассетами и CD и с поразительной аккуратностью извлекает из основания стопки мамин диск с названием «Romantic Collection», долго фокусируется на списке песен и в радостном предвкушении поднимает вверх указательный палец:
— О! Круто! Слезай.
— З-зачем? Я п-плохо танцую.
— Танцевать буду я! — Сид склоняется над музыкальным центром, возится с кнопками. — Я пьяный. Сейчас будет стриптиз!
Давлюсь вином и захожусь мучительным кашлем.
— Сид, угомонись! — но все же покидаю подоконник.
Из динамиков слышится:
«…All that I have is all that you've given me
Did you never worry that I'd come to depend on you…»
И мелкий засранец начинает на удивление плавно двигаться, опускает голову, закусывает зубами футболку и тянет ее вверх, оголяя пресс. Он смотрит на меня так, что я мгновенно трезвею.
До меня доходит, что он прикалывается, только когда по его лицу скользит улыбка. А он залезает на журнальный столик и затейливо снимает футболку. Хлопает себя по заднице, оглядывается, но грустнеет и с досадой машет рукой:
— Нет, рыжая, так не пойдет. Я один стесняюсь. — Он обхватывает мои запястья и помогает взобраться на столик. У него не все дома, но я поддаюсь происходящему веселому абсурду.
Дальше мы вдвоем извиваемся на ограниченном пространстве столешницы и орем на два голоса:
— Oh you'd better stop before you tear me all apart
You'd better stop before you go and break my heart
Ooh you'd better stop!!!
В этот момент столик под нами плавно складывается.
Падая, Сид увлекает меня за собой, мы с грохотом оказываемся на полу, и соседи аккомпанируют нам стуком по батарее.
Валяемся рядом, Сид, как на грех, без футболки.
Он разглядывает меня, и в его ледяных глазах мечется такая запредельная печаль, что я на миг теряю бдительность.
Ага. А за этим последуют его клятвы и поцелуи — ад и рай, которых ему ни для кого не жалко. Только руки подставь — отсыплет. Вот к кому погоняло Баунти надо было прицепить.
Он склоняется ко мне, но я проявляю чудеса координации, резко поднимаю руки и сжимаю ладони на его горячей шее:
— Только попробуй, Сид!
Он растерянно пялится, будто впервые видит, оскаливается и медленно смыкает руки на моем горле.
Я смотрю в его ледяные жуткие глаза, от липкого ужаса и звенящей нежности заходится сердце. Мне кажется, что предметы вокруг, презрев гравитацию, поднялись со своих мест в до предела наэлектризованный воздух. Это неземное существо не должно достаться больше никому. Его нужно убить.
Я жму сильнее, но он не отстает.
Мне уже совсем хреново, лицо напротив тоже багровеет.
— Отпусти… — сиплю я.
— Ты первая.
Ну уж нет. Проходит еще несколько мучительных идиотских секунд.
— Ладно. На счет три, — хрипит Сид.
Я киваю, мы одновременно освобождаем друг друга и откатываемся в разные стороны.
Пытаюсь откашляться, отдышаться, приподнимаюсь и упираюсь в стену спиной.
Придурок. Как же произошло, что в моей квартире оказался этот придурок?
— Лик, ты как? — Он садится и потирает шею.
— Просто свали отсюда! — рычу.
Сид опускает голову и машинально принимается собирать с пола соринки.
— А знаешь… Хорошо, что мы столкнулись сегодня в клубешнике…
— Что же хорошего? Я тебя сто лет не видела. Думаешь, я про тебя вспоминала? — нападаю я.
— Кому ты врешь, рыжая? — усмехается Сид. — Для нас с тобой нет понятия расстояния. И срока давности тоже нет… Я сразу понял это.
Он смотрит на меня.
И этот взгляд мне ни за что не выдержать.
— Рада за тебя, — киваю и прячу глаза.
— Вообще-то я тебе кое-что сказать хотел… — Сид пропускает мой сарказм мимо ушей. — В общем… бабка моя недавно в мир иной отошла. Попечителем теперь будет тетка… Но она далеко отсюда живет. Так что я уезжаю. Завтра.
Его слова оставляют в душе ожог. Я подтягиваю колени к подбородку и заключаю их в кольцо тонких слабых, вечно таких слабых рук.
— А котят твоих кто же подкармливать будет? — спрашиваю, глотая горький ком. Двоится в глазах.
— Котят я в добрые руки пристраиваю. Сиду уже организовал будущее, а вот с Рыжей беда… Не хочу ее здесь оставлять, но придется.
Уезжает? И он тоже бросает?..
Чувство давней черной обиды, которое он одним своим присутствием подхлестнул, сейчас, кажется, сожжет меня дотла. За несостоявшуюся попытку поцелуя я готова его уничтожить. А он еще и каким-то отъездом пугает. Куда ты денешься с подводной лодки, мелкий?
— Вот и отлично. Вали! — выкрикиваю. Не знаю, кому делаю хуже этими воплями, но лично мне больно, так больно, что тормоза слетают. — И дорогу сюда забудь! Понял?
Сид разглядывает меня во все глаза, обжигая мое полуживое сердце, будто приложил к нему сухой лед. Блаженная улыбка с его лица испарилась, все эмоции напоказ. Достоверно. Аплодисменты. Да только больше ты меня не обманешь. Сиамский облезлый бродячий кот — вот ты кто.
— Возможно, мне так и придется сделать, рыжая, — наконец подает он голос. — Я ведь насовсем уезжаю. Такие дела…
Он встает с пола, натягивает футболку, застегивает под горло, на котором проступили фиолетовые пятна, толстовку и шагает в прихожую. На башку набрасывает капюшон, на плечи — косуху.
По стеночке тащусь следом за ним. Нужно схватить его за рукав, но я только зажмуриваюсь.
Насовсем… Предатель. Ну и пусть валит. Пусть. Скатертью дорога!
В дверях Сид оборачивается, лыбится и прищуривает дурные глаза:
— Но ты у меня всегда вот здесь будешь. — И бьет себя в грудь кулаком.
Глава 37
Я бахвалилась, что никогда из-за Сида плакать не буду.
Но проходили часы, дни, недели, и все явственнее накрывала тоска, сродни той, что возникает, когда находишься вдали от собственного дома, всеми фибрами души рвешься назад, но возможности вернуться у тебя нет. Сродни фантомным болям на месте потерянной конечности. Сродни удушью.
А еще меня снедали раскаяние и сожаления, валуном к земле придавило чувство огромной вины…
Пульс замедлился и почти остановился, а кровь остыла.
Я ревела круглосуточно: утром — отвернувшись к окну на переднем сиденье троллейбуса, на парах — уткнувшись носом в тетрадь, на перекурах — отойдя в сторонку от любопытных глаз, вечерами — на пустой кухне глотая остывший чай.
Только по ночам слезы уступали место воспоминаниям и мечтам, а
