Отец появился в дверях подъезда минут через десять:
— Что с тобой? Я что-то не так сказал?
— Ничего. Все забыто.
Линда сложила руки в извиняющемся жесте. Он отпер дверцу и с трудом открыл ее под напором ветра. Они сели в машину. Он вставил ключ в замок зажигания, но не повернул.
— Ты, наверное, заметила, как я сделал стойку, когда эта бабенка назвала фамилию Йорнер. От того, что я узнал, что она замужем за сыном старика Йорнера, дело проще не стало.
Он что-то проворчал и крепко сжал баранку. Потом начал рассказывать:
— Когда мы с Кристиной еще были детьми, а отец сидел и рисовал, бывало и так, что коммивояжеры на ревущих американских автомобилях что-то не спешили за его продукцией. Тогда мы подолгу сидели без денег, и мать искала работу. Поскольку образования она никакого не имела, выбор был невелик — или работать на фабрике, или идти в прислуги. Она выбрала последнее и устроилась прислугой в семью Йорнер, хотя жила дома. Старик Йорнер, его звали Гуго, и жена его Тира были сволочи каких мало. С их точки зрения общество за последние пятьдесят лет никак не изменилось. Есть высший класс, есть низший, и точка. В этом отношении муж был особенно хорош. Как-то вечером мать пришла домой в слезах. Отец, обычно никогда не интересовавшийся, как у нее дела, на этот раз все же спросил, что случилось. Я как раз сидел за диваном и все слышал. Этого я не забуду никогда. У Йорнеров был прием, гостей не так много, может, человек восемь. Мать должна была подавать. Когда гости прилично подвыпили и дело дошло до кофе, Гуго, который был пьяней остальных, позвал мать и велел ей принести стремянку. Она сделала, как он сказал. Он велел ей забраться на стремянку, и она забралась. Тогда он сказал, что даже оттуда, с верхотуры, ей, как он надеется, нетрудно разглядеть, что она забыла подать одному из гостей чайную ложечку. Потом он отослал ее прочь вместе с лестницей, и она слышала, как они ржали и чокались.
Рассказав все это, мать снова начала плакать. Повторяла только, что ни за что в тот дом больше не пойдет. А отец настолько разъярился, что схватил в сарае топор и кричал, что он размозжит башку этому Йорнеру. Мать его, разумеется, утихомирила. Но я этого никогда не забуду, хотя мне было-то всего двенадцать лет. И теперь я встречаю его сноху.
Он резко повернул ключ. Его совершенно очевидно вывели из равновесия эти воспоминания. Они выехали из Скурупа. Линда смотрела, как по полям плывут тени облаков.
— Я давно хотела спросить тебя про бабушку, — нарушила она молчание. — Она умерла задолго до моего рождения. Но как она могла выносить деда?
Он расхохотался:
— Мать говорила, что надо просто натереть его немного солью, и он делает все, что она попросит. Я никогда не понимал, что она хочет этим сказать. Натереть солью? Но, конечно, она обладала завидным терпением.
Он резко затормозил. Машину занесло на обочину. Спортивный кабриолет обогнал его, рискуя столкнуться с встречной машиной. Отец выругался.
— Надо было бы им заняться.
— А почему бы нет?
— Потому что мне не по себе.
Линда внимательно на него поглядела. Вид у него и в самом деле был очень напряженный.
— Что-то мне не нравится это исчезновение, — сказал он. — Думаю, все, что рассказала Ванья Йорнер, — правда. Ее беспокойство не наигранное. По-видимому, Биргитта Медберг либо неожиданно заболела, какое-нибудь, к примеру, внезапное помрачение рассудка, и двинулась куда глаза глядят, не отдавая себе отчета… либо что-то случилось.
— Преступление?
— Не знаю. Но мой выходной закончился. Я отвезу тебя домой.
— Довези меня до полиции. Там я дойду сама.
Он поставил машину в полицейском гараже. Линда вышла через запасной выход, пригнувшись под порывом ветра, и вдруг сообразила, что не знает, что делать дальше. Было уже четыре часа, ветер холодный, как будто вдруг наступила осень. Она пошла к дому, но внезапно передумала и свернула на улицу, где жила Анна. Она позвонила, подождала немного и привычно вскрыла замок.
Ей хватило всего несколько секунд, чтобы почувствовать: что-то не так. Мгновение она недоумевала, почему возникло такое ощущение, но потом ее осенило — в квартире кто-то побывал. Она знала это, хотя и не понимала откуда. Чего-то не хватает. Она стояла в дверях гостиной и пыталась разгадать, что же изменилось. Что-нибудь пропало? Она подошла к книжной полке — все книги на месте.
Она села на Аннин любимый стул и огляделась. Совершенно точно — что-то изменилось, она была в этом уверена. Но что? Она подошла к окну, чтобы посмотреть под другим углом. И наконец поняла. Раньше на стене, между афишей какой-то художественной выставки в Берлине и старым барометром, висела остекленная рамка, а в ней — большая голубая бабочка. Теперь бабочки не было. Линда закрыла глаза и тряхнула головой. Может быть, ей показалось? Нет, не показалось — бабочки на месте нет. Она совершенно четко помнила, что, когда она заходила сюда в последний раз, бабочка была на стене. Может быть, ее взяла Генриетта? Нет, это нелепость. Она сняла куртку и медленно пошла по комнатам.
Окончательная уверенность пришла, когда она открыла Аннин гардероб. Исчезло несколько тряпок и, возможно, сумка. Линда знала содержимое гардероба, поскольку Анна никогда его не закрывала. За несколько дней до исчезновения Анны Линда оставалась ненадолго одна в квартире и заходила в спальню, чтобы взять телефонный справочник. Она села на постель и попыталась сосредоточиться. Потом подняла глаза — дневник по-прежнему лежал на столе. Дневник на месте, подумала она. Скорее всего, это означает, что здесь был кто-то другой, не Анна. Анна могла взять одежду, сумку, могла захватить и бабочку. Но она ни за что на свете не оставила бы дневник. Никогда и ни за что.
13
Линда попробовала представить, что здесь было. Итак, вот она находится сейчас в пустом пространстве, — войти в дверь было как прорезать водное зеркало и очутиться в чужом беззвучном мире. Она попыталась вспомнить, чему ее учили. На месте, где развертываются какие-то драматические события, всегда остаются следы. Если, конечно, тут вообще произошло что-то драматическое.
Никаких пятен крови, никакого беспорядка, ничто не сломано, все так же прибрано, как и всегда. Разве что только исчезла бабочка и сумка с какими-то тряпками. И все равно — следы должны остаться. Если это даже была и Анна, то она вела себя как непрошеный гость в своем собственном доме.
Линда еще раз медленно обошла квартиру, она хотела понять, что еще изменилось или исчезло, — и ничего не обнаружила. Потом включила автоответчик с мигающей красной лампочкой — значит, есть какие-то новые сообщения. Три. Наши голоса разбегаются по всему миру, подумала Линда, их записывают на тысячи диктофонов по всему миру. Зубной врач Сивертссон хочет перенести срок ежегодного контрольного осмотра и просит позвонить медсестре. Кто-то по имени Ирре звонит из Лунда и спрашивает, поедет Анна в Бостад или нет. И наконец, ее собственные выкрики и щелчок, когда она повесила трубку.
