похвала мне приятна. Улыбнувшись, чувствую себя немного увереннее.
– Я ведь говорила вам, что много читаю.
– Он, по-моему, относится к вам более сдержанно, по сравнению с остальными.
– Лошади не похожи на людей. У них не бывает любви с первого взгляда. Для установления связи требуется время. С Ниппером и Бонни Герл я, можно сказать, вместе выросла. Они были как домашние питомцы. А вот со скаковыми лошадьми все иначе. Это, скорее, спортсмены, а не товарищи. К тому же пробудут они здесь недолго. Их привезли для знакомства и воспитания.
– Для воспитания?
– Их учат реагировать на команды, привыкать к седлу. Но это только начало. Когда они подрастут и смогут обучаться на скаковом кругу, их переведут в Саратогу.
– К лошадям Тедди?
Я замираю, встревоженная тем, что снова всплыло его имя.
– Да, полагаю. Крекер Джек будет готовиться зимой и весной и, надеюсь, следующим летом начнет участвовать в гонках двухлеток.
Ты проходишь дальше, чтобы заглянуть в последнюю кабинку.
– А как зовут эту красавицу?
Смотрю на каштановую кобылку с точеной мордой и идеально симметричными белыми «носочками», и правда красавицу, несмотря на ее далеко не гламурную родословную, и чувствую новый укол вины.
– Не знаю, если честно. Я еще не подобрала имя. Тренеры не сулят ей славное будущее, но мне она кажется многообещающей. По крайней мере, я на это надеюсь. На данный момент я зову ее Маленькая Девочка. Не оригинально, но сойдет, пока она не получит официальную кличку. Правда, мне нужно поторопиться и поскорее принять решение.
– Есть какой-то срок?
– Выбрать кличку чистокровному скакуну – большое дело. Есть множество правил, которым нужно следовать. Например, в имени должно быть не более восемнадцати символов. И это целый процесс. Вы представляете жокей-клубу шесть кличек в порядке вашего предпочтения, а последнее слово остается за ними.
– Разве это справедливо?
– Таковы правила. Я склоняюсь к кличке Свит Ранауэй. Не факт, что одобрят, но пока что это лучший из вариантов.
У тебя странное выражение лица. Ты слушаешь меня с таким напряженным вниманием, что мне хочется отвести взгляд.
– Назовите ее Обещание Белль, – вдруг предлагаешь ты.
– Обещание Белль?
– Вы же сказали, что она многообещающая.
– Да, но кто такая Белль?
– Вы. – На мгновение ты опускаешь глаза, почти смущенно. – Так я мысленно назвал вас, когда мы впервые встретились. В тот вечер вы были первой красавицей бала. Хотя, подозреваю, вы красавица любого бала и в любой вечер. Во всяком случае, с тех пор я думаю о вас именно так.
От твоих слов у меня загорелись щеки.
– Вы думали обо мне?
– Не скромничайте. Вам это не идет.
– Мы едва знакомы, – напоминаю я почему-то дрогнувшим голосом. – Откуда вам знать, что мне идет?
– Я хотел бы это исправить.
Пытаюсь скрыть волнение за нервным смешком.
– Ну если я Белль, то как же звать вас? Хемингуэй, наверное? Или Хеми?
– Мне все равно. Главное, зовите.
Отвожу взгляд. Ты флиртуешь со мной, и мне это нравится. Возможно, даже чересчур. Делаю шаг назад, но твоя рука легонько касается моей.
– Не уходите. Пожалуйста.
– Зачем вы приехали? – спрашиваю я прямо. – Чего вы хотите?
– Я же сказал – чтобы поговорить. Я думал, нам удастся поболтать во время езды, но можно обойтись и без лошадей.
Ты идешь обратно к открытым дверям конюшни, берешь там пару деревянных табуретов, ставишь их возле дверного проема. Я с раздражением наблюдаю, как ты вешаешь шляпу на ближайший гвоздь, садишься на один из табуретов и ждешь – с видом мужчины, привыкшего добиваться своего. Вопреки здравому смыслу я сажусь рядом.
Ливень усилился, и вокруг нас будто задернули плотный серый занавес. Только ты, я и шум дождя по крыше. Все мои чувства вдруг обострились, каждый нерв напряжен.
Ты улыбаешься, пытаясь меня обезоружить.
– О чем будем говорить?
Я смахиваю с рукава воображаемую ворсинку.
– Вы сами предложили, вот и задавайте первый вопрос.
– Хорошо. Расскажите мне о своем детстве.
Я озадаченно моргаю.
– О детстве?
– Хочу узнать про вас все. Вы заплетали волосы в косички? Кто был вашим первым мальчиком? Вам нравилось в школе?
– Кос не было, – отвечаю я, хотя понятия не имею, почему тебя это волнует. – И имени первого мальчика я не помню. А вот школу я терпеть не могла. Хотя нет, не саму школу. Мне не нравились девочки из моего класса. Как и директриса, миссис Кавано, которая меня невзлюбила за то, что я задавала слишком много вопросов и выводила каракули во время уроков.
– Каракули?
– На полях в школьной тетрадке.
– Писали имя своего мальчика?
– Стихи, – отвечаю я коротко.
– Вы сочиняете стихи?
Ты заметно удивлен. Да я и сама удивилась. Много лет не вспоминала о тех глупых стихах, которые сейчас вдруг пришли мне на ум.
– Все девочки так делают. Пишут дурацкие стишки о своих чувствах.
– Любовные поэмы?
Смеюсь, но сразу останавливаю себя, чтобы ты не принял мой смех за флирт.
– Что я могла тогда знать о любви? Нет, я писала всякую чушь. Чепуху о птице в клетке, которая мечтает вырваться на волю, взмыть в небо над городом и улететь далеко-далеко. Еще одно о том, как заблудилась в лабиринте из кустарника. Живая изгородь росла все выше и выше, и я не могла найти выхода.
– Глубокая вещь.
– Это был вздор, как говорят по вашу сторону океана. Но в то время я обожала поэзию. Читала все, что попадалось под руку, иногда – неприличное для девушки моего возраста. Я была убеждена, что, когда вырасту, стану Элизабет Барретт Браунинг.
Ты так пристально рассматриваешь мое лицо, словно что-то в нем ищешь.
– И когда вы собирались мне об этом рассказать?
Вопрос кажется странным, такой обычно задают человеку, которого знают много лет.
– В смысле – когда? Мы ведь только недавно познакомились.
Твои губы изгибаются в чувственной улыбке.
– Я постоянно забываю.
Не знаю, как тебе это удалось, но теперь ты как будто сидишь ближе. Мир словно сжался вокруг этой двери, и остались только мы с тобой, наши голоса и грохот дождя. И все же, поморгав, я вижу, что твой табурет стоит ровно там, где ты его изначально поставил. Опускаю глаза и смотрю на свои сапоги.
– В тот вечер, когда мы встретились… – говоришь ты, а затем добавляешь: – …в отеле «Сент-Реджис»… – словно мне нужно об этом напоминать. – Мы говорили о книгах, о Хемингуэе, Диккенсе и Бронте, но вы и словом не обмолвились, что тоже пишете.
– Потому что я не пишу! – Прозвучало слишком напористо, и я смягчаю тон: – То были всего лишь детские причуды, из которых вырастаешь. Знаете, как бывает, когда увлекаешься чем-нибудь так страстно, что на какое-то время полностью этим захвачен, а потом раз – и все кончено.
– Что же произошло?
Вздрагиваю от неприятных воспоминаний. Но ты смотришь на меня так внимательно, так пристально.
– Миссис Кавано, – отвечаю я наконец. – Она забрала у меня одну тетрадь и показала отцу. Там было… В то время я подражала Сафо. «Краснеющее яблоко,
