вдруг оборачивается, кусая цепким взглядом почти физически, — у меня было достаточно времени подумать. Над тем, что вообще происходит. Мы с тобой и эта миссия… Ты ведь понимаешь, что так продолжаться не может больше?
Я не понимаю. Вернее, ТАК в самом деле не может, но что-то подсказывает, что мы о разных “так” сейчас думаем.
— Мы ведь договаривались обсудить вопрос, как только ты почувствуешь…
— Я не об этом, — поспешно перебивает она, обходит стол, будто ищет себе более удобное место, чтобы… не знаю, что. Опору ищет? Не во мне, а во вне. Это обиднее всего, что она говорит и делает. Внутри поднимается волна протеста. В голове какая-то вата, потому что вроде бы чувствую, что тон ее не обещает ничего хорошего, а с другой стороны, ну не может же она из-за глупой размолвки всерьез раздумывать… — Ты мой командир. И это прямо противоположно тому, чтобы ты был моим парнем, — как всегда оказываюсь прав в своих догадках. И как всегда эта правота приносит только разочарование в людях и горечь. Дуракам, правда, проще жить.
— С чего бы? — В ушах от этой глупой и холодной решимости звенит, разнося по телу необъяснимое опустошение. Расстаться вот так? Ни с чего? Нет, я все знаю. Про устав, правила, субординацию. Так ведь и раньше романы между студентами не слишком поощрялись. Это никого не останавливало. И вдруг теперь? Даже если сделать скидку на то, что Йен нервничает перед первой миссией… Нет. Не настолько.
Вместо ответа она неопределенно пожимает плечами. Завораживающая кошачья грация даже в легкой небрежности полного раздражения жеста. Забывшись просто любуюсь ею. Она ежится от взгляда, трет друг о друга пальцы. Нервничает. И после сказанного мне кажется, что даже взгляд мой внимательный, собственнический ей неприятен. Что и смотреть на нее так я уже не могу. Это конец? Вот такой?
— То есть между нами и работой ты выбираешь работу? — Звучит дико, потому что мне не приходило мысли предложить ей закончить непростые наши отношения. Сообщить, что лучше не лететь — да. Расстаться? Нет конечно! Не для того я четыре года смиренно ждал, как верный пес, чтобы вот так…
— … не честно задавать этот вопрос именно тебе, не считаешь? Только ты пожалуй и знаешь, сколько усилий мною было положено, чтобы быть сегодня частью этой миссии. Ты, — смотрит так пытливо, как будто пытается мысли просканировать, — ты сможешь разграничивать нас? Сможешь отдать приказ? Сможешь… отпустить, если будешь знать, что я, возможно не вернусь?
— Это тебя заботить не должно, — звучит резко и холодно. Ее вопрос не что иное как неверие. В меня. И это обидно до желания хлопнуть дверью, оборвав неприятный разговор и то, что сказать она еще не успела. Не хочу продолжать, но сбегать не по-мужски.
Рассматриваю как впервые лицо девушки, которая четыре года считалась моей. Девушки, которая за это время так и не решилась стать моей буквально. Страхи, беспокойство и присущая их расе половозрелость звучали не слишком убедительно и раньше, но давить я все равно не хотел. Понимал, что она до истерики боится оказаться во власти зависимости, полной, в том числе физической, зависимости от мужчины. Как многие кошки до нее. Она и подарки потому так воспринимала. Клеймо рабов не давало покоя. Я не хотел поломанную, снедаемую ощущением собственной слабости. Ждал, потому что мне нравилась ее сила духа, решимость и воля к свободе. Желание доказать что-то миру. Мне в таком отказали самые близкие. И я боялся нечаянно обрубить крылья ее мечте. Но теперь…
— Кто он? — молча изучаем друг друга. Йен первой отводит взгляд.
14.3
Идан
— Кто он? — молча изучаем друг друга. Йен первой отводит взгляд.
— Обязательно должен быть мужчина? Хорошо… а если я скажу, что "он" есть?
“Если” не смягчает признания. Я никогда не прятал головы в песок, но сейчас отчаянно цепляюсь за это “если”, как оторванный от FBOT пилот, в попытке сохранить рассудок. Все еще хочется верить, что дело в нервах. Вот он момент, когда больше нельзя прикрываться риском вылететь из академии за внеуставные. Там, на корабле, я буду за главного, никто не посмеет ее упрекнуть. Да и все из команды прекрасно знают, что мы вместе. Не новость уже сколько лет. Придется что-то решать. Сделать шаг, которого она так боится. Вижу же, что думает об этом. О том, что может потерять себя, как многие ее сородичи, оказавшись, привязанной к кому-то. Ко мне. Я читал про их истинность, а что не пишут в книгах, узнал от знакомых котов. Кто владеет информацией, владеет всем — так говорят. Врут. Информации у меня валом, но переломить ситуацию это не очень помогает. Я понимаю страх Йен. Именно это мешает сделать шаг, зажав ее между стенкой и собой. Она не хочет быть зависимой от кого-то. Эмоционально, физически… Все дело, конечно, в этом. Боится. И в страхах признаться тоже боится. Тогда зачем врать, что кто-то есть?
Подхожу ближе, резко, неожиданно, чтобы успеть заметить замешательство на ее лице. Касаюсь щеки, обвожу контур губ. Дрожат, но не открываются. Неужели правда есть кто-то? Позволяла ли она ему себя касаться? Вот так? Или, может, даже так, как никогда не позволяла мне? Злость мешает мыслить трезво, но я давно уже мастер держать себя в руках. Поэтому, когда касаюсь поцелуем ее губ, она едва ли ощущает, как внутри все клокочет. От смятения, тоски и желания. Ловлю ладонью затылок, тут же ощущаю, как каменеет статуей под руками. Отстраняется, не открываясь навстречу ласке. Неужели правда? Все это не пустая отговорка? Тело прошивает электрическим разрядом. Горячо и гулко внутри. Голос садится до пугающей хрипоты.
— Кто он?
Молчит, только еще плотнее сжимает губы, будто боится, что слова сами вырвутся на волю и удержать их не удастся.
— Если он не выдумка и не отговорка, то скажи мне имя. А если ты придумала причину, чтобы я психанул и отпустил тебя без спора, и перестал уговаривать не ехать, то план так себе, — какая же она соблазнительная в этом невероятном напряжении. Собранная, ощерившаяся, готовая обороняться дикая кошечка.
Зачем ты вдруг защищаешься от меня, Йен?
Я ведь всегда, с первого курса, был на твоей стороне. Даже перед братом выгораживал в этой вашей идиотской вражде.
— С моей стороны ничего не изменилось. Надо очень сильно любить девушку, чтобы быть готовым ждать столько времени, — не желаю набивать себе цену, рисуясь мучеником. Это был мой выбор
