Мечты поэта — Историк строгой гонит вас! Увы! его раздался глас, — И где ж очарованье света![181]
Оставшиеся в живых непосредственные участники исторических событий весьма болезненно реагируют на предпринимаемые историками попытки демифологизации, ибо многие мифы были неотъемлемой частью их биографии и в этом качестве не утратили для них своей непреходящей ценности[182]. Среди непосредственных участников былых событий всегда отыщется такой человек, который вместе с пушкинским Поэтом из стихотворения «Герой» будет готов гневно воскликнуть по адресу историка, склонного к «срыванию всех и всяческих масок»:
Да будет проклят правды свет. Когда посредственности хладной, Завистливой, к соблазну жадной, Он угождает праздно! — Нет! Тьмы низких истин мне дороже Нас возвышающий обман…[183]
Даже если историки сознательно хотят интерпретировать эти новые и многообразные факты только в рамках официальной идеологии, отныне политическая власть уже утрачивает, хотя бы частично, монополию на истолкование прошлого. Устанавливается наличие отвергнутых альтернатив и упущенных возможностей. Открываются скрытые механизмы принятия решений. Возникает реальная возможность посмотреть, как выглядит совершившееся событие в большом времени истории, в масштабе длительной временной протяженности. Исследователь может судить не только о ближайших, но и об отдаленных исторических последствиях этого события, оценивая его значимость для истории[184]. Минувшее событие инкорпорируется историческим знанием и обретает в его рамках аксиологический и эпистемологический статус.
Историк использует анализ и синтез, индукцию и дедукцию, микро- и макроподход, — все это для того, чтобы систематизировать и истолковать собранные документы и материалы, выстраивая имеющиеся факты в соответствии с той или иной теоретической концепцией. При этом некоторые факты — сознательно или бессознательно — отбрасываются как якобы незначительные или случайные, а роль и значение других — невольно преувеличивается.
Жизнь — без начала и конца. Нас всех подстерегает случай. Над нами сумрак неминучий, Иль ясность Божьего лица. ………………………………………… Сотри случайные черты — И ты увидишь: мир прекрасен[185].
Так формируются различные версии и интерпретации былого. Создается база для «экспериментальной» истории, для постановки вопросов типа: «что было бы, если бы…» Однако мало кто отваживается на контрфактическое моделирование исторического прошлого: «господствует какая-то боязнь исследовательского риска, боязнь гипотез»[186]. На этой стадии историки находятся в поиске и уясняют суть дела для самих себя[187]. Завершив этот процесс, они начинают излагать результаты своих изысканий в статьях и монографиях, что означает переход к следующему уровню рассмотрения проблемы поиска исторической альтернативы.
Четвертый уровень. Логика исследования сменяется логикой изложения. Дискурс становится текстом. Историку предстоит рассказать читателю о том, что он, историк, уже очень хорошо знает, но что еще только ожидает узнать читатель. «Материал, творчески преображенный в сознании, ведет историка за собой, и он в состоянии сосредоточить все внимание на литературной форме, стараясь максимально точно и образно отразить ход своей мысли, воплощенной в подборе и связи конкретных фактов»[188].
Необходимо решить, как писать историю. Обосновывать ли неумолимое действие исторических закономерностей или же видеть во всем только фундаментальную роль случая? Как воплотить в тексте научного сочинения несбывшееся? Стоит ли говорить читателю о том, что не состоялось — было побеждено, отвергнуто, упущено, — что не превратилось из возможности в действительность? Делать ли вид, что рассказываешь о том, как было на самом деле, или же честно признаться, что пишешь лишь об эмоциях людей прошлого по поводу состоявшихся или не состоявшихся событий? Судить или понимать этих людей? Рассказывать ли, наконец, и о своих ошибках и заблуждениях, без которых не бывает настоящего исследования?[189] Для того чтобы приблизиться к получению содержательных ответов хотя бы на часть из перечисленных выше вопросов, имеет смысл обратиться к опыту мыслителей, чьи труды существенно обогатили гуманитарное знание XX века.
Крупнейший французский историк Люсьен Февр в работе с красноречивым названием «Как жить историей» (1941) грустно заметил: «…Мы упорствуем, говоря об истории по старинке, мысля этажами, кладками, булыжниками — фундаментами и надстройками, тогда как всевозможные явления, связанные с электричеством, — ток, бегущий по проводам, перемена фаз, короткое замыкание — могли бы одарить нас целой сокровищницей образов, с большей гибкостью выражающих наши мысли. Но все идет так, как шло прежде»[190].
Рассуждения Л. Февра получили афористическое завершение в эссе Хорхе Луиса Борхеса «Сфера Паскаля» (1952). Величайший мастер интеллектуальной метафоры, писатель, без произведений которого невозможно представить себе не только латиноамериканскую литературу, но и мировую культуру XX столетия, высказал парадоксальную мысль, которую я уже цитировал в этой книге: «Быть может, всемирная история — это история нескольких метафор. <…> Быть может, всемирная история — это история различной интонации при произнесении нескольких метафор»[191].
Историк не может обойтись без метафоры[192]. И дело не только в том, что именно метафора способна придать историческому повествованию исключительную выразительность. Образность изначально присуща гуманитарному знанию, самой его природе. Вспомним широкообъемлющую формулу М. М. Бахтина: «Предмет гуманитарных наук — выразительное и говорящее бытие»[193]. Изучая культуру минувшего времени, историк стремится отыскать наиболее выразительные приметы былого, чтобы, отталкиваясь от них, корректно сформулировать вопросы прошлому и заставить его заговорить. Исследователь вступает в диалог с прошлым с позиций вненаходимости понимающего в его отношении к былой культуре. «В области культуры — вненаходимость самый могучий рычаг понимания». Теоретическое изучение прошлого — это, как полагает М. М. Бахтин, не интуитивное «вчувствование» в иную культуру, не субъективное в нее «переселение» и «вживание», а «диалогическая встреча двух культур»[194], которая сопровождается не только их взаимным обогащением, но и утратами ряда особенностей культуры прошлого. Разумеется, историк старается избежать этих потерь, обращаясь к документам и материалам эпохи и прилагая усилия к тому, чтобы не навязывать прошлому сегодняшнее понимание социальных процессов.
История, подобно литературе и искусству, стремится
