черными трубами. Оно нещадно дымило, и воздух над «Томасом» становился сизым, как при пожаре. Все повернулись к борту и смотрели на проходящий корабль.
На палубе тесной толпой стояли люди, окруженные частой цепью конвоиров. И конвоиры и арестованные были в одной и той же форме — в форме чешских войск.
— Кто это? — спросил генерал, нахмурив брови.
— Арестованные чехи. Их везут на остров Дундас и будут там содержать под стражей. Они отказались драться против русских большевиков.
— Их много? — поспешно спросил Грэвс.
— Два полка…
2
Уссурийский фронт держался уже два месяца. Красногвардейцы без сражений не сдавали ни одного шага земли. В помощь отрядам, отступившим из Владивостока после боя с поднявшими мятеж частями чешского корпуса, подходили свежие силы: через тайгу пробирались сучанские горняки, прибывали добровольцы, крестьяне Тихоновской волости и Приамурья.
Плечо к плечу вместе с красногвардейскими отрядами дрался против полков интервентов отряд чехословацкой революционной Красной армии. Во время сражения под Никольск-Уссурийском на защиту русской революции поднялись бывшие военнопленные — австрийцы, мадьяры и немцы.
Во Владивостоке уже развевались флаги оккупантов: американцев, англичан, японцев и французов, а в Хабаровске еще заседал 5-й съезд Советов Дальнего Востока.
Съезд избрал Дальсовнарком, состоящий из двадцати двух большевиков. Дальсовнарком выпустил воззвание:
«Ни одной пяди земли своей социалистической родины не уступим без боя. Если же под напором огромных вражеских сил мы должны будем отойти с занятых нами позиций, то сделаем это в последнюю минуту для того, чтобы, собравшись с силами, вновь ринуться на обнаглевших врагов».
Листовка Дальсовнаркома на фронте передавалась из рук в руки. Попала она и в пулеметный взвод отряда чехословацкой Красной армии.
Листовку читали на походе. Читал ее и переводил товарищам Вацлав Хвало — высокий сутуловатый человек с тонким остроносым лицом и с волосами, отросшими почти до плеч. Длинные волосы и острый взгляд делали его похожим на художника.
Ноги у Хвало были стерты в походах, и при каждом шаге он морщился, словно ступал по битому стеклу.
— Огромные силы… — сказал идущий рядом с Хвало маленький Ян Крайчек. — Зачем писать о силах? Нужно драться… Зачем мне думать, какие у них силы…
— Чтобы знать, что придется делать, — сказал Хвало.
Остальные девять бойцов молча прислушивались к разговору товарищей.
Пулемет постукивал колесами по шпалам. Его катили по насыпи двое бойцов в серых кепи и с расстегнутыми воротами рубах. Шеи у бойцов были багрово-красными и лица лоснились от пота.
Августовское солнце палило. Все кругом было залито желтым слепящим светом: и горячие рельсы, и белые хаты, и фруктовые сады у хат. Поспевающие сливы на отяжелевших ветвях просвечивали насквозь, как восковые.
— При хорошей позиции десять хороших парней могут держать тысячу солдат врага, — сказал Ян. — У нас здесь много хороших позиций…
— И у нас много хороших парней, — сказал Хвало. — Мы все коммунисты, но не надо забывать, что хорошие позиции есть и у них.
— Но у них нет хороших парней, — сказал Ян.
— Зато у них много прохвостов, а когда прохвостов много, это тоже сила… — сказал Хвало.
Некоторое время они шли молча, и колеса пулемета постукивали по шпалам.
Разъезд был пуст. На путях не было ни паровозов, ни вагонов.
Бойцы спустились под насыпь и пошли безлюдной улицей деревушки. Белые украинские хаты переселенцев стояли в зелени сливовых садов.
— Здесь можно отдохнуть. Сюда командир пришлет приказание, — сказал Хвало.
Они подошли к изгороди ближайшего сада и сели в тени деревьев на высокой и уже поблекшей траве.
Хвало снял кепи и рукавом вытер лоб. Потом он откинулся на изгородь и стал смотреть на тупые рыжие носки своих ботинок. Он попробовал пошевелить пальцами ног и поморщился от боли.
— Болят? — спросил Ян.
— Пустяки.
— Я пойду нарву слив, — сказал Ян. — Хорошо бы их нарвать много. Хорошо бы их взять с собой на позицию. Там не будет воды…
Бойцы лежали навзничь и глядели, в жухлое от жары небо.
— Кто пойдет со мной? — спросил Ян.
— Я пойду, — сказал один из бойцов и нехотя стал подниматься с примятой травы.
— Подождите. Сначала нужно сделать это, — сказал Хвало и, расстегнув полевую сумку, вынул из нее пачку листовок. — Нужно разбросать листовки. Их нужно разбросать в домах, на огородах, в садах, везде, где их могут найти…
— Так много? — спросил Ян, глядя на толстую пачку листовок.
— Чем больше, тем лучше, — сказал Хвало. — Офицеры расстреливают солдат за наши листовки. Найдутся и трусы, которые будут сжигать листовки. Нужно разбросать много, с расчетом, что каждую прочтет только один человек.
Ян взял пачку листовок и спросил:
— Значит ты думаешь, что мы скоро уйдем отсюда?
— Не знаю, — сказал Хвало. — Если мы не уйдем, наши листовки никому не помешают.
Ян взял из пачки одну листовку и прочел. Это было воззвание Полевого комитета чехословацкой революционной Красной армии. В листовке по-чешски было напечатано:
«Силы русской реакции, во главе которой стояли русские офицеры и генералы, не могли победить в бою русских рабочих, а вы здесь, на Востоке, хотите сделать их черную работу. Вас продает и обманывает банда бывших австрийских офицеров, вы по указке англичан, японцев и американцев хотите с Востока задушить молодую русскую революцию, которая должна послужить прологом всемирной
