этого котла мы так и не разгадали. При каждом доме участок (огород).
Во время нашего пребывания здесь в каждом таком доме размещался взвод – около сорока пяти человек. Солдаты спали на сооружённых ими двухъярусных нарах в двух больших комнатах.
В первое время, дней сорок, мы убирали урожай. Сначала занимались уборкой табака и арбузов. Арбузов было так много, и вывозили их так плохо, что мы жажду утоляли только ими и, кажется, совсем не пили воды. Потом перешли на более трудную и пыльную работу – на уборку пшеницы. Пока ходили втом, в чём приехали сюда. На работе одежда поистрепалась, многие сильно обносились. Не лучше было с обувью: ботинки у некоторых, как говорится, просили каши. В первой половине ноября мы получили солдатское обмундирование. И началось обучение военному делу.
Одним из занятий были стрельбы – учебные выстрелы по мишеням. У меня это получалось хорошо, и мне поручили вести в роте учёт выполнения нормативов. Далеко не все быстро овладевали меткой стрельбой: некоторые бойцы долго не получали зачёта. Как-то пришёл на стрельбище (стреляли без командира роты) командир батальона капитан ПОДЗАТЫЛЬНИКОВ и поинтересовался состоянием навыков стрельбы у солдат – не фактическим, а по учёту.
Поскольку некоторые бойцы ещё не достигли нужных результатов, он начал возмущаться, но ругал не тех, кто отстаёт, а меня, будто я плохо веду учёт. Вот так…
В конце ноября стали практиковать двухдневные и трёхдневные учебные походы. Мы увидели, что деревни в окрестностях Орловского большие, поэтому находятся одна от другой на значительном расстоянии. И все пустые. Лишь в декабре стали появляться беженцы из западных областей и заселять дома, но прибывало переселенцев немного.
Перед одним из таких походов нам выдали тесто для приготовления горячего блюда – клёцок. Быть моим компаньоном по приготовлению обеда изъявил желание политрук роты, человек лет тридцати-сорока, вроде бы добрый, но эта доброта почему-то не располагала к нему. Я и понятия не имел, как готовить эти клёцки. По-видимому, кулинарные познания и навыки моего компаньона были на том же уровне, так что это дело он полностью доверил мне, даже совета никакого не дал. Я нагрел в котелке воду, пустил туда тесто, весь кусок; довел содержимое до кипения и подержал некоторое время в этом состоянии. Приготовившись обедать, мы увидели, что тесто опустилось на дно и при высокой температуре подгорело. Нам с политруком пришлось есть какую-то баланду, от которой неприятно пахло горелым. Посмеялись, и всё. Про себя я подумал: политрук расположен ко мне.
Однако спустя года два работник штаба А. ЗЕЛЕНОВ, который раньше был в нашем батальоне и знал меня, сказал мне, что я длительное время был под наблюдением, и что наблюдение уже прекращено. Очевидно, когда-то я необдуманно что-то ляпнул и попал на заметку.
Около 20–25 декабря 1941 г. объявили, что нам предстоит длительный поход, в который мы должны забрать всё индивидуальное имущество… Через три дня мы пришли в город Энгельс, погрузились в телячьи вагоны и поехали… А куда – в таком случае не говорят: военная тайна.
Как оказалось, я покидал тогда Автономную республику немцев Поволжья навсегда. Позже мне иногда приходила в голову мысль побывать в тех местах, но случая такого не представилось.
Приехали мы в подмосковную Малаховку. Наш батальон разместился в здании школы, находящейся недалеко от станции. Здесь, кроме прочего, стали заниматься парашютным делом и прыжками с парашютом.
Первый прыжок
Ещё в Орловском мы учились правильно приземляться, прыгая с четырёхметровой вышки. В Малаховке ознакомились с устройством парашюта, учились правильно укладывать его, прыгали с парашютом с вышки, а затем и с самолёта.
То восторженно-уважительное отношение к парашютному спорту, которое было воспитано до войны, сменилось озабоченностью и некоторым страхом. Дело в том, что почти каждый раз в ходе тренировочных прыжков батальона (около 600 человек) один-два человека разбивалось, так как парашют «шёл колбасой», т. е. не раскрывался. Причины нам не объясняли, можно лишь предполагать, что допускались ошибки при укладке парашюта, незамеченные инструктором.
Первый прыжок запомнился больше остальных. Прыгали мы с самолёта «ТБ-7» через люк в его «брюхе».
…Нервы предельно напряжены. Но силы воли хватает, чтобы заставить себя делать то, что нужно. Вот подходит моя очередь, и я приближаюсь к люку. Он в это время закрывается, так как самолёт начинает разворачиваться. Я жду. Сам я ничего не замечаю, но боец ОГАРЁВ, который находился поодаль с противоположной стороны люка и смотрел на меня, потом рассказывал, что у меня из-под шапки стекали капельки пота. А в самолёте было холодно.
Наконец, люк раскрывается, я быстро зацепляю карабин шнура, который должен при моём падении выдернуть чеку, чтобы раскрылся чехол, в котором находится уложенный парашют, и проваливаюсь в люк. Всё происходит, как должно, и через секунду я чувствую рывок: парашют раскрылся и затормозил моё падение. Самочувствие: как будто я весь чем-то был стиснут, и вот то, что меня сдавливало, отпадает слоями, напряжённость отступает, её сменяет радостно-торжественное состояние. Приятно смотреть вниз на домики, на маленьких человечков, очень медленно движущихся по дороге, на лес, темнеющий вдали.
Только на земле я замечаю, что у меня нет одной рукавички (они с помощью шнурка пристёгивались к пуговицам на рукавах десантной куртки): видимо, в люке она зацепилась за что-то и оторвалась. Но в данный момент это меня не беспокоит, не снижает настроения. Вопреки моим ожиданиям и предположениям, последующие прыжки не были в смысле психологической нагрузки более легкими, чем первый.
Последний день в Сталинграде. В конце сентября 1942 года нашу 37-ю дивизию сняли с обороны на Дону и на автомашинах через Камышин доставили на левый берег Волги под Сталинград. Дивизия носила звание Гвардейской, в неё входили 109-й, 114-й и наш, 118-й Гвардейские полки и более мелкие подразделения. В ночь на 2 октября мы переправились на катерах и лодках (под обстрелом со стороны противника) в город и заняли оборону в районе тракторного завода. Наш полк провоевал здесь пять с половиной недель. 109-й и 114-й полки перестали существовать как боевые единицы ещё раньше. Командовал полком подполковник КОЛОБОВНИКОВ, который в конце октября был ранен (кто его сменил, – не знаю). Потери были так велики, что пополнение прибывало почти каждую ночь.
Последним сталинградским днём для 118-го полка стало 11 ноября. В этот день рано утром начался усиленный артиллерийский обстрел наших позиций.
Затем появились вражеские самолёты и начали бомбить, причём, входя в пике, включали сирены, издававшие отвратительный оглушающий визг. Наши самолёты в эти дни не осмеливались даже появляться
