торчащими пиками усов и бровей, и маленькие мятые ушки. Этот кот не вызывал ни крупицы умиления, желания погладить блестящую набитую шерсть, приласкать. Глядя на него, почему-то возникали лишь два вопроса…
Альба хмыкнула:
— Интересно, сколько он жрет?
Джулия пожала плечами:
— И весит… — Она поморщилась: — Фу, выгони его! Выгони за дверь!
Альба заозиралась в поисках какой-нибудь палки, но тут же подняла голову:
— Сеньора, а, вдруг, в тех комнатах затаится — и снова влезет, когда проголодается, Лапушку всполошит. Наш-то против него — такой крошка!
Джулия кивнула:
— Ты права. — Она повернулась к приоткрытому окну, за которым уже занялось анисово-розовым: — Вышвырни его обратно! Вышвырни! Как залез — так и вылез. Чтобы духу не было! — она снова заботливо погладила между ушами успокоившегося на руках Лапу и поцеловала в шелковистый лоб.
Альба с опаской вытерла ладони о рубашку и принялась аккуратно надвигаться на кота, который застыл, будто в параличе, лишь дыбил шерсть и разевал маленькую пасть, показывая розовый язык.
— Кис, кис, кис! Идем ко мне котик. Идем, маленький!
Тот лишь все больше и больше вжимался в стену, наконец, вытянулся на своих мощных ногах, выгнул спину и истошно заорал, кидаясь прямо на Альбу. Та вскрикнула, ухватила животное, подбежала к окну и выкинула его на улицу. Раздался лишь короткий вопль, который тут же затих.
Альба села на свой застеленный сундук, шумно выдохнула. Провела ладонями по щекам и посмотрела на размазанную кровь:
— Ободрал, сеньора! Вот паразит! Прямо по лицу! Надеюсь, больше сюда дорогу не найдет!
Джулия опустила Лапушку на кровать, села рядом с Альбой, посмотрела в ее лицо, покачала головой:
— Этого еще не хватало! Да как ободрал! Целые лапы отпечатались. Больно?
Альба лишь кивнула и посмотрела вниз:
— Терпимо, сеньора. Мне — лицо, а вам, вон, все ноги изувечил.
Джулия проследила ее взгляд, пожала плечами, глядя на многочисленные длинные царапины:
— Я и не заметила, за Лапушку боялась. — Она, вдруг, встрепенулась: — Альба, а что за окном-то? Мы же даже не посмотрели! Пусть, противный зверь, но все живой.
Служанка махнула рукой:
— Не бойтесь, сеньора. Не высоко здесь. Терраса внизу. Я вмиг приметила, когда ставни открывала.
Обе оперлись о подоконник и глянули вниз. Альба была права — невысоко. Для кошки — совсем пустяки. Да и жирной туши на плитах не было видно.
Но Джулия все же сомневалась:
— А если покалечился?
Альба отмахнулась:
— Ну и пес с ним! В другой раз неповадно будет. Знаете, сеньора, в народе говорят, что у кошек девять жизней. И заживает все на них, — она рассмеялась, — как на собаках! Лучше воздуха глотните и гляньте, красота-то какая необыкновенная!
Джулия подняла, наконец, голову, и буквально остолбенела. Впереди открывалась лазурная бухта, под высоким каменистым утесом. Чистейшее голубое небо. Стройные сосны, свечи кипарисов, на рейде виднелись несколько кораблей с убранными парусами. Лодченки. Ближе, на берегу, золотилась под утренним солнцем россыпь черепичных крыш. Вероятно, городская окраина или прибрежное рыбацкое поселение.
И все здесь было каким-то другим, будто тонуло в сказочном мареве. Легкий утренний ветер приносил запах магнолий и незнакомую морскую горечь. Доносились звонкие крики чаек и шум прибоя откуда-то снизу. И накатывало умиротворение, которое неведомым чудом сгладило недавнюю неприятность. И, вдруг, показалось все не таким ужасным, как ночью. Показалось, что все еще может быть хорошо, и захотелось улыбнуться этому новому утру, новому небу, неведомому морю.
— Доброе утро, сеньора. — Тут же прошла к одному из сундуков у стены, положила ношу: — Ваше платье. Ваша горничная может при надобности подогнать его. Или пригласят швею, если нужно.
Джулия насторожилась:
— Подогнать?
Служанка снова поклонилась:
— Сеньора Антонелла желает, чтобы вы надели его к сегодняшнему ужину.
Джулия похолодела, вмиг улетучилось все умиротворение:
— К ужину? Я буду ужинать здесь.
— Так заведено, сеньора. Сеньор Фацио иногда желает, чтобы за ужином собиралась вся семья. — Девушка вытерла руки о передник и испуганно осматривалась. Наконец, подняла голову и взглянула умоляюще: — Сеньора, вы, случаем, не видали здесь кота? Черный большой кот с белой грудкой. С ног сбились! Может, сюда пробрался?
Даже вздох застрял в горле. Джулия поджала исцарапанные ноги и выпрямилась:
— Нет, не видали. Что за черный кот?
Служанка всплеснула руками, вздохнула. Казалось, она едва не плакала:
— Золотко — любимый кот сеньоры Антонеллы. Со вчерашнего дня не могут отыскать. — Она сокрушенно покачала головой: — Даже и думать боюсь, что случится, если не сыщут. А, уж, если стряслось чего…
Джулия стиснула зубы и покачала головой:
— Нет, не видали.
Девушка скомкала передник?
— Во имя всего святого! Сеньора Джулия, если вдруг увидите, умоляю, дайте знать!
Джулия выдавила улыбку:
— Конечно. Альба обязательно сообщит, если котик найдется.
Служанка снова поклонилась и вышла, плотно прикрыв за собой дверь. Джулия и Альба в ужасе переглянулись…
Золотко… Так вот, значит, что имел в виду Фацио Соврано, утверждая, что женщины дают своим любимцам странные имена…
Глава 17
Когда Фацио вошел в покои матери, та сидела в кресле на террасе и смотрела на море. Она любила смотреть на море по утрам, это ее умиротворяло. Насколько, конечно, это понятие вообще здесь было возможно…
Мать всегда отличалась вздорным нравом, но при отце держала себя в руках. Скрывала, хоть это и не вполне удавалось. Зато прислуга на ее половине оказывалась в незавидном положении. Визги и слезы служанок стали совершенной обыденностью, как и бесконечные новые лица. Фацио привык не обращать на это внимания, как не обращал отец. Но если Фацио лишь старался игнорировать и не замечать, то отец впрямь не видел. Их всех для него не существовало. Как не существовало и многих других ненужных, неважных, незначимых. Единственное, что требовалось от матери — беспрекословно подчиняться воле отца и не влезать в его дела. Не лезть и не раскрывать рта. Даже ее официальные выходы были сведены к минимуму. Она годами была заперта в этом доме. Единственный, кто неизменно сопровождал старого владетеля Альфи — Фацио. Сын и наследник. Надежда. Единственный, кто имел для него ценность, как будущее вместилище тягостного родового дара.
Теперь, став вдовой, мать будто подняла голову, воспряла, вздохнула. Алчно дотянулась туда, куда раньше ей не позволялось. Но вместе с тем стала еще более капризной, вздорной, какой-то театральной. Буквально в каждом
