ничего этого нет как нет.
Хазима вздохнула. Как видно, упрек задел ее за живое.
– Джамиль не захотел.
– Не захотел? Даже свадебный портрет? Я уверен, у вас был такой, как у всякой счастливой пары. Белое платье, фата… жених в костюме… наверняка вы были удивительно красивыми молодоженами. Я прав? Сколько дней длилась свадьба?
Женщина улыбнулась:
– Целую неделю. Было так много гостей…
Мы продолжили говорить о свадьбе – эта тема, несомненно, была приятна моей собеседнице. Ее поначалу односложные ответы становились все подробней; я не торопил, не нажимал, не настаивал. Конечно, я хорошо подготовился к разговору и знал, что она родилась и выросла в Аммане, но предпочел, чтобы Хазима сама рассказала об этом, удивив ее способностью различить малозаметный иорданский акцент.
– Вы так хорошо знаете арабский?
О, тут я немедленно вскочил на своего любимого конька и принялся вовсю развлекать свою гостью – а к тому времени она уже почти чувствовала себя таковой, – забавно передразнивая особенности диалектов жителей Газы, Ливана и Хевронского нагорья. Женщина смеялась, смущенно прикрывая рот рукой. Дальше мы уже просто болтали, как хорошие приятели. Что ни говори, а, выйдя замуж, Хазима переехала в чужое место, оставив на другом берегу, в другой стране не только родителей и сестер, но и всех близких подруг. Видимо, это единственное, чего ей остро не хватало в доме суровой свекрови, и теперь, встретив в моем лице заинтересованного собеседника, она немного расслабилась.
Совсем немного… Нет-нет, ее нельзя было назвать дурочкой; конечно, женщина помнила, что находится на допросе в зловещем Шеруте, что ее привел сюда конвойный из камеры следственного изолятора. Но как же не расслабиться, если по дороге в допросную она готовилась к худшему, дрожала от страха и неизвестности, была напряжена, как пружина, а реальность оказалась вовсе не такой страшной – напротив, даже в чем-то приятной. К тому же она думала, что ее станут спрашивать о муже: чем он занимался, с кем виделся и где находится сейчас. И вот на тебе – следователь вообще не упоминает имя Джамиля!
Само собой, я и не собирался этого делать: какой смысл задавать вопросы, на которые заведомо не получишь ответа? Хазима сама тащила мужа в нашу беседу по той очевидной причине, что он составлял главное содержание ее жизни. Она попросту дышала Джамилем Шхаде; он незримо присутствовал в каждом ее движении, в каждом значимом воспоминании, в каждой мечте о будущем. Мне даже не требовалось слышать какие-либо слова; каждый момент, когда образ любимого мужа проскальзывал в ее сознании, отражался на лице женщины таким особенным светом, что я тут же догадывался: «Вот! Сейчас она снова подумала о нем!.. И сейчас!.. И сейчас!..»
Видимо, поэтому Шхаде и убрал из дома фотографии и фотоальбомы: любовь, которая неразрывно связывала эту пару, вернее троицу, включая дочь, была его единственным уязвимым местом. Если Джамиль любит жену и дочку хотя бы с десятой долей той силы, какую я видел в глазах Хазимы, он обязательно придет к ним или за ними. К концу допроса я думал, что этот вывод и будет главным моим уловом. Но затем судьба подкинула мне еще один подарок. Вспоминая о жизни в Иордании, Хазима упомянула, что очень любила ходить в школу.
– И вам не жаль, что не получилось продолжить учебу? – спросил я. – Пойти в университет в том же Аммане или в Бейруте, а может, даже и в Европе. Как я понимаю, ваши уважаемые родители могли себе это позволить.
Женщина ответила не сразу. Вздохнула, подумала, покрутила в пальцах пустой стаканчик из-под кофе и, наконец, с сомнением покачала головой:
– Нет-нет, не думаю, что из этого вышло бы что-то хорошее.
– Но почему?
– Нет-нет, – уже более решительно повторила она. – Достаточно посмотреть на Лейлу: что с ней будет теперь? Кто возьмет ее замуж после этого Парижа? Столько несчастья и семье, и Джамилю…
– Какого несчастья? – как можно небрежней переспросил я. – Еще кофе?
Но тут Хазима прикусила язык, сообразив, что наговорила лишнего, и я поспешно замял тему, объявив, что арест был прискорбной ошибкой и что ее сейчас же отпустят домой к дочери и к свекрови, которая, видимо, уже вернулась в Дир-Кинар, поскольку вышла на свободу несколько часов тому назад.
– А Лейла?
– Конечно, и Лейла тоже. Всего хорошего, госпожа Хазима. Был счастлив с вами познакомиться…
Расставание вышло скомканным: теперь уже торопился я. Сестра Джамиля Шхаде училась в Париже? И там произошло что-то, принесшее «несчастье» ей и семье? Как получилось, что наша база данных вовсе не упоминала об этом? У меня оставалось меньше суток, чтобы прояснить этот вопрос: дальше уже не было никакой возможности удерживать девушку в изоляторе, не предъявляя ей формальных обвинений. Я бросился к кэптэну Жоржу, координатору района, к которому относился Дир-Кинар. Выслушав меня, он подумал и сказал, что тут нужен информатор, знающий окрестные сплетни, и что у него как раз есть такой, но это не тот соловей, который готов петь бесплатно, а бюджетные деньги не растут на деревьях, и потому…
– Нет проблем! – заорал я. – Сколько надо? Я заплачу из своих! Поехали!
С информатором, хитроглазым морщинистым мужичонкой в сером пиджаке поверх длиннополой галабии, мы встретились в рощице невдалеке от Бейт-Эля. Пока они с Жоржем вели обязательную вступительную беседу о здоровье, семье и погоде, я сидел как на иголках. Время уходило – минута за минутой. Наконец кэптэн Жорж сжалился надо мной и перевел разговор на семейство Шхаде.
– Шхаде? – переспросил мужичонка и задумчиво прищурился. – Богатая семья. Мои племянники арендуют у них тридцать дунамов.
– Это все, что ты можешь сказать? – усмехнулся Жорж.
Информатор впал в еще большую задумчивость. Мое терпение лопнуло, и я вынул стошекелевую бумажку.
– Лейла. Меня интересует Лейла. – Я помахал банкнотой. – Не Джамиль, а Лейла. Говори уже, мы тут ночевать не планируем.
Мужичонка закивал с видимым облегчением:
– Ах, Лейла… Так бы сразу и сказали. Я-то думал… – Он с достоинством принял деньги. – Бедовая девчонка, плохое воспитание. Брат за границей учился, ну и ей тоже захотелось. Был бы жив отец, он бы ей мозги вправил. Где это видано, чтобы девушка из приличной семьи жила одна в этом… как его…
– В Париже? – подсказал я.
– Вот-вот. Джамиль тогда в отъезде был, по делам. А мать одна не справилась. Что с нее взять: женщина. Согласилась на уговоры, сняла дочке квартиру, записала на эту учебу… – последнее слово он произнес с видимым отвращением. – Года она там не прожила, потом Джамиль вернулся, поехал в этот Париж и силой
