от волнения. Она слушала свою музыку, которая звучала в ней, и маленькое ее тело двигалось по комнате, подчиняясь этой не слышимой никому, кроме нее, музыке.
Однажды Степанов спросил ее:
– Про что ты танцуешь, Дуня?
– Ну… Не знаю, – ответила она. – Когда как. Иногда я танцую про кукол, иногда по то, какое вкусное мороженое… Не знаю, – повторила она, и в интонации ее прозвучало что-то взрослое и чужое – то, что Степанову не дано было понять.
– Сейчас они начнут ламвонг, – сказал шофер.
– Да, – сказал Ситонг, – едем.
Степанов почувствовал, как тот задвигал коленями: ему, видно, очень хотелось потанцевать ламвонг – здесь это самый любимый танец, который танцует каждый.
05.13
– Это война неудачников, – говорил Эд, вглядываясь в рассветную, серовато-синюю землю. – Это война несостоявшихся честолюбцев – политиков и генералов. И писателей. И ученых. Вообще – всех неудачников.
– Эта война – война умных политиков, Эд. Ты очень ошибаешься. Это война хитрых людей. Они сплачивают нашей жестокостью всех азиатов против белых. У нас с ними нет границы. Граница у Азии есть только с красными. С Кремлем. Гнев Азии против белых, который мы уже создали, выльется в бойню красных и белых… Помяни мое слово…
– Это слишком умно и дальновидно для наших кретинов, Файн.
– Черт с ними, с нашими кретинами. А что на этой войне делаешь ты?
– То же, что и ты, – убегаю от себя.
– Я не смог убежать от себя, Эд. Мне тут еще хуже, и я понял, в каком грязном мире мы с тобой живем. В каком жестоком и грязном мире мы живем, Эд.
– Знаешь, когда я летаю бомбить этих маленьких, несчастных чарли, мне приятно сознавать себя подлецом. В другое время я боюсь даже подумать об этом. Мы ведь все так любим себя, Файн, что даже противно.
– Я помню у Сент-Экзюпери… Помнишь, он писал, что в каждом человеке может жить Моцарт.
– Сейчас мы с тобой договоримся до того, что я брошу бомбы на скалы.
– Может быть, в этом есть смысл.
Эд обернулся и спросил:
– Ты борец за мир, а?
– Нет. А что? Лети тише, Эд. Давай экономить время хотя бы в этом.
– О чем ты?
– Так…
– Ну-ка, взгляни вперед. Что-то там ползет, а?
– Ничего там не ползет.
– Это тебе кажется, что не ползет. А мне кажется, что это машина. Я точно рассчитал, Файн. Я их здесь догоню, этих чарли. Им здесь будет некуда деться…
05.15
Ситонг, как всегда, услыхал самолет первым.
– Гони к скалам! – крикнул он.
– Там нет дороги.
– Без дороги! Скорей!
Шофер нажал на акселератор, и машина рванулась, набирая максимальную скорость. Машина неслась по ухабам и рытвинам, и от этого отчаянно гремели канистры, взятые Ситонгом про запас.
– Стоп!
Машина остановилась, и Ситонг повалился на Степанова.
– Гони!
«Ничего не будет, – спокойно думал Степанов. – Ничего не имеет права быть. Я не имею права уйти, не сделав того, что я обязан сделать. Это будет слишком бессмысленным, чтобы случиться».
05.15
– Видишь, как забегали, – сказал Эд. – Это у них такая тактика. Они хотят, чтобы я бросил бомбы в тот момент, когда они останавливаются.
– Ты всегда так психуешь, когда их видишь?
– С чего ты взял, что я психую? Я совсем не психую. Наоборот, я делаюсь спокойным и расчетливым, когда вижу их.
Файн смотрел на лицо Стюарта: лицо его изменилось до неузнаваемости – нос внезапно заострился, губы были поджаты, как у старика, и чуть посинели, и ноздри тонко трепетали.
– Не очень увлекайся, – сказал Файн. – Что с тобой, парень?
Эд ничего ему не ответил: он заходил для бомбового удара.
05.15
Сара быстро расхаживала вдоль взлетной полосы: от одного фонаря – к другому, вперед и назад. Мимо нее пронесся самолет, и горячий вихрь увлек ее следом, и она пробежала несколько метров вдоль по бетонной дорожке, не в силах противиться этому жаркому, устремленному, тугому движению воздуха.
«Я могу устоять, – подумала она. – Стоит мне только захотеть, и я смогу устоять и не двинуться с места».
Второй самолет начинал разбег в далеких голубых сумерках.
Сара напружинилась, чуть согнула в колене ногу и повернулась лицом к самолету, который несся прямо на нее по широкой бетонной полосе. И снова горячий вихрь обнял ее, и она, чувствуя, что может устоять, позволила себе пробежать следом за самолетом, уносившимся в небо.
«Скоро вернется Эд, – все время думала она. – И все станет хорошо. Так хорошо, как у нас никогда не было. Только б он скорей вернулся».
Она что-то запела, и, когда стих рев улетавшего самолета, она смогла услышать ту мелодию, которую пела. Эту песенку кричал ночью лилипут в коротких штанишках. Она продолжала петь, меряя расстояние большими шагами – от одного фонаря к другому. Она шла чуть пританцовывая, улыбаясь и чувствовала себя так хорошо, как никогда раньше.
05.17
Бомба разорвалась метрах в тридцати от машины. Комья мокрой грязи залепили ветровое стекло, и шофер машинально затормозил. Но в следующий миг он что есть силы нажал на акселератор, и машина, проехав метров десять, ухнула в воронку. Это была старая воронка, уже заросшая травой, поэтому шофер решил дать задний ход, чтобы выбраться с помощью включенного демультипликатора. Машина начала буксовать.
– Вылезайте, быстро! – сказал Ситонг очень тихо. Он слышал, что самолет заходил для второго удара, и понимал, что в запасе еще есть пара минут.
– Бегом в разные стороны, – сказал он и ринулся направо – не к горам, что громоздились в ста метрах, а наоборот – в равнину. Степанов и шофер побежали к горам, но шофер вдруг повернулся и бросился к машине.
– Ты куда? – закричал Степанов.
– Там моя теплая куртка! – крикнул парень. – Новая, на «молнии»!
Ситонг услышал их голоса, обернулся и заорал страшно:
– Назад! Назад! Беги назад! Идиот! Убегай!
Он кричал, не останавливаясь, прилаживая на ходу обойму, бросив старую себе под ноги. Огромная, стремительная, все увеличивающаяся расплывчатая тень самолета неслась на Ситонга. Он упал на колено и пустил по самолету очередь, и Степанов, падая, понял, отчего он менял обойму: он поставил обойму с трассирующими пулями, чтобы отвлечь пилота на себя, чтобы заставить его на себя сбросить все бомбы.
– Ситонг! – закричал Степанов. – Ситонг!
Но Ситонг не слышал его: в небо поднялся черный столб раскаленной земли, и настала оглушительная, рвущая перепонки тишина, а после этот громадный столб жара начал медленно оседать, а после из этого – теперь уже коричневого – столба вырвалось бело-красное пламя.
05.19
– О’кэй! – сказал Эд и как-то странно засмеялся. – Эти чарли в порядке. Сейчас мы поохотимся за тем,
