18 марта уволил всех приближённых жены, подозреваемых в «ереси», на вилле Консандоло, где у неё был отдельный двор, в том числе, проповедника, управляющего, раздатчика милостыни и учёного наставника принцесс Лукреции и Элеоноры, Франческо Порта да Крета. У герцогини не было никого, кто мог бы ей помочь, её окружала толпа врагов. С того момента, как Ори прибыл в Феррару, жизнь Рене превратилась в кошмар.
— Произведена инвентаризация её сундуков, — сообщал королю инквизитор, — и я уверен, что больше никто не сможет увидеть книги вульгарных доктрин Германии, которые у неё были, с бесконечными письмами от всех значительных людей, писавших ей из Германии и Женевы.
Всё это было сожжено. Однако усилия Ори оказались напрасными. Инквизитор убеждал, спорил и угрожал, но Рене «с упрямством переносила исполнение всех этих угроз». Кроме слёз, он больше ничего не смог от неё добиться.
— Мы держали её взаперти пятнадцать дней, и прислуживать ей могли только люди, у которых не было никаких лютеранских наклонностей, — в свой черёд, жаловался королю на непокорность жены Эрколе II.
Из своего уединения Рене продолжала вести переписку с Женевой и даже (о, ужас!) ела мясо по пятницам, что прямо противоречило правилам католической церкви. Это были непростительные проступки. Папа не мог мириться ни с её дружбой с женевским реформатором, ни с нарушением заповеди «воздерживаться от мяса». Хотя после ареста герцогини её слуги-французы бежали из Феррары, она пыталась проповедовать среди тех, кто остался.
Этот факт озадачил всех — твёрдость Рене объясняли буллой Павла III. Но нет ничего проще, чем издать новую буллу, отменяющую первую. Кроме того, похоже, что герцогиня либо не использовала её, либо быстро разуверилась в её полезности.
Так и не сломив жену, Эрколе II перешёл к крайним мерам: дочь Людовика XII предстаёт, наконец, перед судом инквизиции как заурядная еретичка, хотя к ней, ввиду её происхождения, нельзя было применить пытки.
Приговор в отношении Рене был вынесен 6 сентября 1554 года. По словам посла Флоренции, герцогиня была приговорена к пожизненному заключению и конфискации имущества, а её французская пенсия была аннулирована. Несмотря на это, она не отреклась от своей веры, и шевалье де Сера, агент Генриха II при феррарском дворе, был удивлён, что женщина могла «пойти на такие суровые меры ради дела доктрины».
В ночь на 7 сентября (чтобы тем самым вселить больший ужас в душу Рене) герцог приказал вывезти её из виллы Консандоло в карете в сопровождении епископа Россетти и кавалера Бонифацио Руджиере да Реджо, своего советника, в замок Эстенси. Там её заперли в покоях Кавалло, окна которых выходили на конную статую Никколо III д’Эсте, первого герцога Феррары, лишив возможности общаться с кем-либо, кроме двух слуг.
Что же касается принцесс Лукреции и Элеоноры, живших с матерью, то их поместили в женский монастырь Корпорации Кристо в качестве послушниц. Так как Рене была любима в Ферраре, можно легко представить, какое волнение вызвало её заточение. Тем не менее, никто не попытался защитить её.
В течение дня или двух она, вероятно, жила, в эйфории от своего стойкого поведения. Затем постепенно мысль об одиночестве до конца жизни овладела её воображением. Она знала, что сорок восемь лет назад в замковую темницу были брошены Ферранте и Джулио д’Эсте за участие в заговоре против своего сводного брата Альфонсо I. А Эрколе II, став герцогом, даже не подумал освободить своих родственников, и один из них уже успел скончаться в заточении. Неужели её тоже ждёт подобная участь? Но больше всего Рене мучила мысль о детях. Ведь она так любила их и получала большое удовольствие от воспитания дочерей! В общем, герцогиня продержалась не больше недели.
13 сентября Эрколе II прекратил судебное разбирательство. Инквизитора Ори попросили покинуть герцогство, а материалы судебного процесса, в свою очередь, были сожжены.
Стало известно, что духовник герцога был вызван в замок той, «которая раньше боялась имени Пеллетье и яростно отвернулась от него», и что он принял исповедь герцогини, «произнесённую с глубоким душевным волнением и потоком слёз», а также совершил таинство Евхаристии над кающейся грешницей в соответствии с обрядами Римской церкви. Какие разнообразные чувства, должно быть, вызвала эта новость! Как торжествовали фанатики! Какое удивление и скорбь это вызвало у реформаторов! Впрочем, для подавляющего большинства жителей Феррары это была действительно радостная весть. Теперь их герцогиня будет освобождена из этого позорного заключения — она, чья жизнь была сплошным потоком милосердных поступков, и о чьей вере судили по её делам.
Освобождение из мрачного замка 15 сентября ей было даровано сразу, как только Эрколе получил известия от своего духовника о том, что его жена вернулась в лоно Римской церкви. В тот же вечер супруги поужинали вместе в знак возобновления дружеских отношений, а на следующий день дочери, присутствия которых она была так жестоко лишена, снова были переданы на её попечение. Чтобы не оставить сомнений в реальности её так называемого обращения, Рене решила принять участие 23 сентября в таинстве мессы, и герцог, будучи полностью убеждён в искренности её раскаяния, разрешил ей вернуться на виллу Консандоло. Однако вскоре герцогиня продолжила свою прежнюю деятельность, правда, не слишком её афишируя. Что же касается Эрколе II, то, заставив жену в феврале 1555 года передать ему в руки управление всем своим имуществом, он на том и успокоился.
Глава 7 Смерть Эрколе
Когда весть об отречении Рене достигла ушей Кальвина, тот презрительно написал в письме своему коадъютору Уильяму Фарелу от 1 ноября 1554 года:
— Есть печальные сведения о герцогине Феррарской, более достоверные, чем я бы хотел, что она сдалась под давлением угроз и упрёков. Что мне сказать, кроме того, что примеры стойкости среди дворян редки?
— Боюсь, Вы оставили прямую дорогу ради мира, — гневно обрушился он затем на Рене. — И в самом деле, дьявол так полностью восторжествовал, что мы издаём стон, и склоняем головы в скорби.
А ведь реформатору так хотелось сделать из Рене мученицу!
В свой черёд, Олимпия Морато не менее строго комментирует «акт слабости» Рене в письме Паоло Верджерио, епископу Капо д'Истрии, датированном «Гейдельберг, 1555 г.»:
— Я огорчена, но не удивлена падением этой принцессы, которую я знала в другие времена и всегда считала слабоумной. Меня больше удивляет печальное отклонение некоторых других. Моя мать твёрдо стоит посреди бури. Слава Богу, которому подобает всяческая хвала!
Это письмо наводит на мысль о том, что Олимпия не забыла про нанесённую ей обиду. Но, хотя всё это время Рене
