где, значит, такие девки, этакие... Которые с любым валяются, кто придет с оговоренной денежкой. У вас и впрямь таких домов полно?
— Ну, не так чтобы полно, — сказал Тарик. — Однако ж есть.
— И вы вот, простите на глупом слове, там бывали?
— Не хожу я туда, — сказал Тарик.
Даже возымей он такое желание, взашей вытолкали бы по малолетству — но не стоит это говорить человеку, искренне полагающему его таким же взрослым...
— И правильно, — убежденно сказал рыбарь. — А то что ж получается? Не успела из-под одного вылезти — под другого мостится... Это ж даже и не девка, а сральня придорожная. У нас Тунга-возчик всякий раз, как в город случится выбраться, в веселый дом ходит, денежку поднакопивши. И потом рассказывает взахлеб, как там оно обстоит. Как полагаете, господин городской, брешет или нет? Пускают деревенских в этакие дома?
— Пускают, — кивнул Тарик.
Не стал уточнять: пускать-то пускают, но только в веселые дома низкого пошиба, где и девки потасканные, и народец там дешевый, могут и ножом пырнуть в тамошней корчме, а девки запросто сонной дури подольют — и очнется невезучий далеко оттуда с вывернутыми карманами, а то и без телеги с лошадью. Вряд ли у этого их Тунги есть денежка на заведения почище и уютнее...
— Не брешет, стало быть, — покрутил головой рыбарь. — Нет уж, не по мне такое. И в деревне, что уж там, есть шалопутные бабы, которые украдкою принимают мужика за мужиком: вдовушки нестарых годов, солдатки... Так не за деньги ж, с разбором, а не так, чтобы юбку задирал всякий, кому охота пришла. Хоть вы меня режьте, я так скажу: что плохого в городе, так это веселые дома. И еще кое-что, в сравнении с чем веселые дома, можно сказать, вещь и вовсе безобидная...
Он замолчал и оглянулся по сторонам словно бы с некоторым испугом, хотя вокруг не было ничего, что могло бы встревожить даже человека, впервые в жизни попавшего в город, — ну натуральным образом ничего, самые обычные дома и прохожие, и навстречу едет самая обыкновенная дворянская карета парой. Не могла же она напугать дремучего обитателя Озерного Края? Он на карету и не смотрит даже, должен был таких навидаться, кружа по городу и побывав у Королевского моста, где дворянских карет хватает...
— Вы это о чем, любезный рыбарь? — спросил Тарик с любопытством. — Что еще такое вам в городе нс нравится, кроме веселых домов?
Казалось, рыбарь колеблется, озаботившись лицом. Без тени прежнего балагурства сказал тихонько:
— А вот позвольте вас спросить, господин городской... У вас с церквой как? Ходите в церкву?
— Хожу, как все, — сказал Тарик. — Пастырское поучение слушаю, молюсь, кружечную денежку опустить не забываю...
Нерадиво он ходил в церковь, как многие, — но не стоило сейчас об этом распространяться: неизвестно, как будет принято...
— Не соображаю я чуточку, — признался рыбарь. — Пока добирался до того места, где мы с вами встретились, четыре церкви видел, одна другой краше — одно слово, городские, — и люди туда ходили, а вот поди ж ты, маякает...
— Что? — спросил Тарик.
Еще раз оглянувшись по сторонам, рыбарь произнес чуть ли не шепотом:
— Нечистая сила, самая что ни на есть натуральная...
— Да неужто? — спросил Тарик с недоверием. — А вам не померещилось, любезный рыбарь? Сколько живу, не слышал, чтобы в городе объявлялась нечистая сила, да еще, надо полагать, средь бела дня: вы ведь сами говорили, что утречком приехали, не по темноте... Ходят по городу разные байки, я их с детства наслушался — и привиды, и чаровные звери, и ведьмочки, что порчу наводят и маленьких детей крадут... Только не слышал я, чтобы хоть что-то из этих пугалочек видел кто-то, кому верить можно. А тем, кто говорит, будто видел, — веры нет никакой: или записные вруны, или помрачение ума и зрения от неумеренного пития.
— Святое слово, своими глазами видел, пока по городу блукал! — сказал рыбарь, став очень серьезным, и в подтверждение сделал Знак Создателя, приложив большой палец правой руки ко лбу, к губам, к сердцу. — А вино я пил последний раз две недели назад, в честь особливо удачной ловли, и уж никак не до помрачения ума. И мозговыми хворями отроду не страдал, хоть кого в деревне спросите. Видел над одной крышей, как вон над той, зеленой, большущий такой цветок баралейника — не натуральный, а будто бы из черного дыма сплетенный, только ветром его не колышет и не развеивает. Стоит как все равно лодка на якоре, не покачнется, не колышется... А уж ежели цветок баралейника — дело ясное...
Тарик поневоле вздрогнул и наверняка чуточку изменился в лице, но рыбарь, к счастью, этого не заметил. Теперь Тарика никакие силы не могли бы стащить с облучка — любопытнейший оборот принимал разговор...
— Вот что, любезный рыбарь, — сказал Тарик решительно, — у нас в городе, да будет вам известно, с давних пор знают и про цветок баралейника, и про его связь с теми, кто не к ночи будь помянут... Давайте сделаем так: сравним, что говорят у нас и у вас. Может, и лучше поймем тогда друг друга. Согласны?
— А то ж! Хорошее дело — поговорить со знающим человеком...
— Давайте так, — сказал Тарик. — Сначала я расскажу про городское, а потом вы — про деревенское. Идет?
— С полным нашим удовольствием. Мы ж в городе сейчас, вам, городскому, и начинать, весла вам в руки...
— Цветок баралейника... — предложил Тарик и продолжал так, словно отвечал на экзамене лекцион, который хорошо знал. — Жил в незапамятные времена черный колдун Барадей — иные говорят, еще и жрец какого-то неправедного языческого бога. Когда святой Бенульф пришел на Бадарейские Пустоши и стал рушить языческих кумиров, Барадей, собрав немалую орду, напал, желая святого убить. Только к святому примкнуло немало людей, принявших Создателя. Долго они бились, но в конце концов орда Баралея была разбита, а его самого пронзил мечом Таверингом святой Бенульф. Сраженный Барадей был брошен без погребения, как с погаными язычниками и поступали. Вот только капли крови Баралея Враг Человеческий злыми ветрами разнес во все концы мира, и там, где они упали, расцвел баралейник. Единственный цветок, единственное растение, сотворенное не Создателем. А потому
