бы нам, что-нибудь и рассказал! – возмутился я. – А то, подай им готовые решения, на тарелочке с голубой каемочкой.
– А он и рассказал. В свое время он переслал Харитону* подробнейшее описание атомной бомбы. За что и поплатился.
Я ошеломленно пялился на учителя. Этого я не знал и даже не подозревал, что такое возможно. Получалось, что этот самый Оппенгеймер был отважным и честным человеком, несмотря на то, что жил и работал в Соединенных штатах. А майор продолжал:
– Его с треском уволили. Запретили занимать должности в научно-исследовательских институтах, закрыли выезд из страны. Хорошо хоть не казнили за предательство национальных интересов. Между прочим, его идею поддержали все ученые-оружейники мира. И ни одно правительство ничего не может сделать. Самые секретные разработки, почти моментально, становятся известны в других странах. Отказались от сотрудничества только двое. Первым был Энрике Ферми, вторым – Андрей Сахаров. Ты думаешь, Сахарова на всемирные конгрессы наши не выпускали? У нас, к твоему сведению, выпускали и более засекреченных академиков. Нет, дело было интересней, его просто туда перестали приглашать. Мировой наукой ему был объявлен бойкот.
– Но зато, наши ученые и военные сказали ему спасибо! – возразил я.
– Так сказали, что и разговаривать перестали. А однажды, Сахаров прочел высшему армейскому руководству лекцию, о действии своего нового сверхоружия. Более того, он математически рассчитал тактику его применения, действие и количество этого оружия, для полного уничтожения наших оппонентов. Это был последний случай его общения с военными. Даже видавшие виды генералы, прошедшие войну, концлагеря и современные локальные конфликты, были шокированы и между собой решили, что с этим зверем общаться нельзя. Вот после этого и встал вопрос, что с ним делать. Выслать было невозможно – его не принимала ни одна страна. Причем из-за того, что все научные и военные организации не желали иметь с ним никаких дел. Секрет водородной бомбы, в середине шестидесятых, перестал быть секретом. Держать мировую величину в «Арзамасе-16» было как-то неудобно. Да и коллеги с ним работали только потому, что им приказывали. В остальных случаях, общаться с ним просто отказывались. В Москве его никто не ждал. Да и весь генералитет встал на дыбы. Поэтому, оставалось только одно: – ему предоставили квартиру со всеми удобствами в Нижнем Новгороде, а чтобы не учудил ничего, вроде той же водородной бомбы, поставили под негласное наблюдение. Вот после этого в нем, вдруг, заговорило человеколюбие. Куда только делся ученый, готовый уничтожить, одним массированным ударом полтора миллиарда человек. Вместо него появился ярый антисоветчик и правозащитник. А всем нашим правдолюбцам такое добро – в самый раз. Им ведь не права человека надо защищать, а просто кушать хочется. Они любого на пьедестал поставят, лишь бы в тему говорил. А вообще, память человеческая – странная штука. Сегодня его на трибуну выпускают, но говорить не дают. А завтра, памятник поставят…
Мы грустно помолчали. Я хотел, было еще кое-что спросить, но нам помешал помощник дежурного по части, который влетел в комнату отдыха с криком:
– Товарищ майор! Готовность номер один! Через две минуты общее построение и посадка на вертушки!
– Что случилось?
– На перевале духи наш караван зажали! Нужно вытаскивать!
Забыв обо всем, мы кинулись на плац. Раз подняли именно нас, значит дело очень серьезно…
Глава 7
…Над дорогой висело густое облако пыли. Огромная колонна военной техники, извиваясь змеей, конца и начала которой, не было видно, с лязгом и грохотом, двигалась в направлении металлического моста через реку Сунжа. Это была граница между Афганистаном и Советским Союзом. Мы уходили.
Приближаясь к водной ленте, покачиваясь на броне БМД, я ловил себя на странных ощущениях. С одной стороны – закончилась никому не нужная, странная война. С другой – наш выход скорее напоминал бегство. Позади оставались могилы, непохороненные друзья, неосвобожденные пленные и огромное количество брошенной техники и оружия. Впереди ждала неизвестная мирная жизнь, от которой мы уже отвыкли и страна, которая знать не хотела своих героев.
Хорошо было срочникам. Они, закончив службу, разъезжались по домам (хотя, какое место в жизни может найти тренированный убийца). Постоянному личному составу было хуже. Офицеры абсолютно точно знали, что им просто негде будет жить. Большинство из них было давно разведены. Жены не выдерживали настоящих боевых будней и постоянного ожидания похоронки. Поэтому, идти им было точно некуда. О чем думало наше руководство, выбрасывая войска из зоны боевых действий без предварительно подготовленной базы, не представляю.
Нам, вампирам, было проще. Нас и так, особо никто не жаловал, да и не ждал. Поскольку с родственниками, точнее с их отсутствием, особых проблем не было. Большинство из нас пережило уже внучатых племянников. С пересечением границ все тоже было просто. Мы, будучи настоящими космополитами, постоянно передвигались по миру, изредка оседая в той или иной стране, на десять – двадцать лет, для отдыха. А потом, снова отправлялись в горячие точки. Война, все-таки, хорошая встряска, для оживления эмоций.
Я отвлекся от грустных мыслей. Грохоча гусеницами метал о метал, наша машина пересекла мост. Мы были дома. У меня на глаза невольно навернулись слезы. Вдоль дороги бегали мальчишки, восторженно размахивая руками и, как иссохшие саксаулы, опираясь на палки, гордо стояли аксакалы. И ни один из них не боялся ни нас, ни случайно найденных на дороге предметов.
– Ну вот, кажется и дома! – хлопнул меня по плечу майор, жадно разглядывая все, что нас окружало. – Знаешь, Ваня, сколько я уже по миру походил? А, все-таки, лучше нашей земли нет. Вроде и воздух такой же, как в Афгане и пыль…, а сразу чувствуешь – Родина!
В ответ я смог только кивнуть. Комок в горле мешал говорить. Волной накатила щемящая радость от возвращения. Неожиданно захотелось спрыгнуть на землю, набирать ее в ладони, гладить, целовать. Странно. До сих пор я считал, что такое бывает только в книгах и фильмах. Мне всегда казалось, что это просто метафора, с помощью которой автор подчеркивает чувства героев. И вот теперь, испытав все на собственной шкуре, я понял, как правдива, бывает метафора. Пока я пытался справиться с собой, отвернувшись от наставника и, стараясь как можно незаметней смахнуть с глаз слезы, я успел заметить, что большинство наших ребят тоже взволнованы не меньше меня.
А еще я обратил внимание на
