природной сути. Но Мальдорор не может отступить ни с чем, он ищет острый камень и что есть сил бросает вверх… есть! цепь оборвалась, как травинка под косой, драгоценная утварь рухнула наземь, и брызги масла разлетелись по каменным плитам. Злодей вцепляется в светильник и хочет унести, но тот не поддается, тот начинает разрастаться. И — чудится ли это иль на самом деле — по бокам у него реют два крыла, а верхняя часть превратилась в торс ангела. Сие ангелоподобное существо бьет крыльями, старается взлететь, но Мальдорор не ослабляет хватку и не пускает. Полуфонарь и полуангел — где видано такое! Перед очами Мальдорора ангел и фонарь, он хочет разглядеть, где тут фонарь, где ангел, но не может, да это вовсе невозможно — они срослись, и получился не фонарь, не ангел, а нечто среднее и двуединое. Однако Мальдорору это невдомек, он решил, что у него помутилось в глазах, оттого и мерещится что-то несусветное. И все же он изготовился к нешуточной схватке, ибо кем бы ни был его противник, но видно по всему, что он не робкого десятка. Никто не знает — скажут вам простые души, — как разыгрывалась кощунственная драка в оскверненном храме, потому что двери святилища сами собою повернулись на скрежещущих петлях и захлопнулись, дабы видеть никто и не мог. Но было так: невидимый меч раз за разом настигал человека в плаще, однако под градом ударов он неумолимо притягивал ангела, стараясь дотянуться ртом до светлого лика. Казалось, ангел стал изнемогать, смирился с неизбежным пораженьем. Все реже, все слабее взмахи меча, еще немного — и злодей добьется своего, облобызает ангела — не таково ль его намеренье? Да, так и есть. Вот стальною рукою сжимает он ангелу горло, тот задыхается, хрипит! Вот запрокинул и прижал к своей преступной груди его лицо. Вот застыл, как будто бы пронзенный жалостью к небесному созданью, как будто не решаясь подвергнуть пытке того, кого охотно назвал бы другом. Но тут же вспомнил, что пред ним прислужник Бога, и ярость снова закипела в нем. О ужас, ужас, пробил час чудовищного злодеянья! Преступник наклонился, высунул язык — тягучая слюна стекает с языка — и провел им по щеке ангела, молящего взором о пощаде. Лизнул еще, еще раз и… смотрите, о смотрите! Розовая, как заря, кожа сына неба почернела, словно уголь! Пахнуло гноем. Гангрена, настоящая гангрена. В одно мгновенье потемнел и сморщился чудный лик, но мало этого: гнусная скверна беспощадно пожирает тело, и вот уже вся ангельская плоть — одна сплошная, мерзостная язва. Ужаснулся и Мальдорор, похоже, он сам не ожидал, что ядовитая слюна его подействует так страшно, — ужаснулся и, схватив фонарь, рванулся прочь. Но в тот же миг увидел над собою черную тень; тяжело шевеля обугленными крылами, медленно подымалась она ввысь. Враги… еще минута — и каждый устремится по своему пути: один в светозарные небеса, другой — в мрачную пучину зла, пока же оба замерли, вперив друг в друга взор… Безмолвное прощанье. Все мысли человечества за шестьдесят веков, истекших от начала мира, и за все века грядущие, легко вместились бы в единый этот взгляд. Но не таковы наши герои и не таковы обстоятельства, чтобы обмениваться мыслями, которые может породить заурядный человеческий ум — о нет! Флюиды высшего порядка струили их глаза. И этот взгляд навеки сделал их друзьями. Открыв, что среди слуг Господних встречаются столь благородные души, Мальдорор был потрясен, так потрясен, что даже усомнился: не заблуждается ли он, не ошибся ли, избрав служенье злу. Но нет, он тверд в своем решенье; рано или поздно, но он достигнет славной цели, он одолеет Вседержителя, он станет править сам и станет сам повелевать всем сонмом не менее прекрасных ангелов. Недавний же соперник Мальдорора без слов, одними лишь глазами успел сказать ему, что по пути к чертогам рая вернет себе свой прежний облик, и, уронив прохладную слезу на воспаленный лоб того, кто поразил его гангреной, стал, как орел, кругами возноситься к облакам, пока совсем не скрылся. Тогда и Мальдорор очнулся и вспомнил о фонаре, который все сжимал в руках, — вот он, виновник всех бед. Стремглав помчался он к Сене и с размаху зашвырнул фонарь подальше, от берега. Фонарь упал, взвихрил водоворот и, покрутившись в нем, пошел ко дну. С тех самых пор каждый вечер, чуть только сгустятся сумерки, на поверхности Сены, близ моста Наполеона, всплывает зажженный фонарь, увенчанный вместо ручки, парой ангельских крылышек, — всплывает и величаво движется вниз по реке. Неспешное теченье увлекает его все дальше, он минует арки моста Тар, моста Аустерлиц и продолжает свой бесшумный путь до моста Альма. Здесь останавливается, поворачивает и столь же легко плывет против теченья вспять, так что четыре часа спустя возвращается в кому же месту, откуда начал плаванье. Завершив один круг, начинает другой — и так всю ночь. Светлый блеск его, как будто горят не свечи, а лампы, затмевает фонари вдоль набережных, он плывет меж их шеренг, горделивый и недоступный, как монарх, с немеркнущей улыбкой на устах, и отнюдь не давится с досады маслом. На первых порах его пытались догнать на лодках и выловить, но тщетно: он без труда уходил от погони, грациозно ныряя и всплывая далеко впереди. И теперь, стоит суеверным матросам завидеть плавучий светильник, как они обрывают на полуслове песню и поспешно поворачивают в другую сторону. Если вам случится ночью идти через мост, осмотритесь, и вы непременно увидите где-нибудь на воде сияющий фонарь, а впрочем, говорят, он показывается не всякому. Когда на мост ступает человек с нечистой совестью, светильник во мгновенье ока гаснет, и напрасно, уязвленный, вопрошает тот темноту, пытаясь проникнуть взором до самого илистого дна. Смысл произошедшего ему понятен. Порою ему кажется, что он видит волшебный свет, но увы: это всего лишь сигнальный огонь на судне или отраженье газового рожка. Он знает, в чем причина исчезновенья светоча: причина в нем самом, и, одолеваемый тягостными думами, убыстряет он шаг, чтобы скорее укрыться в четырех стенах. А серебряный фонарь всплывает вновь и продолжает еженощный рейд, без устали петляя по всем извилинам причудницы-Сены.
[12] Слушайте, смертные, какие мысли посещали меня в детстве, по утрам, когда алел восток[28]: «Вот я проснулся, но мозг еще в сонном тумане. Каждое утро встаю я с такою тяжелой головой. Ночь не приносит покоя: я почти не сплю, а если усну, меня
