Орлов.
Сиволоба вывели на крыльцо. У дома все еще толпился народ. Ближе всех к крыльцу стояла Александра Ниловна. Увидев ее, староста ободрился: сейчас он докажет лейтенанту, что он никакой не Орлов!
— Господин переводчик! — заговорил быстро Сиволоб. — Богом прошу: пусть господин лейтенант спросит стариков. Меня же здесь с мальчишества все знают. Они сразу скажут! Никакой я не Орлов, Сиволоб я! У моего отца здесь кругом земли были…
Лейтенант выслушал переводчика и насмешливо кивнул:
— Господин Орлов — почти покойник, а желание покойника надо уважать. Если ему угодно перед смертью говорить с этими стариками, я не возражаю. Но чтобы быстро, не больше одной минуты.
— Православные! — начал проникновенно староста. — Вот господин офицер сомневается, точно ли я Кузьма Сиволоб. Говорит, будто я коммунист, по фамилии Орлов. Уж вы-то мепя сызмальства знаете, знаете, как я от коммунистов настрадался. Подтвердите господину офицеру, кто я есть на самом деле, что Сиволоб я, Кузьма…
Все молча и враждебно смотрели на старосту.
— Почему они молчат? — спросил лейтенант. — Скажите, что я приказываю отвечать, точно ли этот человек есть местный житель, по фамилии Сиволоб.
Переводчик перевел вопрос лейтенанта. Александра Ниловна сделала шаг вперед, пристально взглянула Сиволобу в глаза и покачала головой:
— Совсем даже и не похож на Кузьму!
— Не Сиволоб это! — выкрикнул Кручина.
И тогда все заговорили разом:
— У Сиволоба глаз был серый, а у этого — желтый!
— Кузьма хромой был, а этот во как шастает!
— Не знаем мы его!
Выслушав переводчика, фашист властно поднял руку. Говор толпы смолк.
— Все! — сказал лейтенант. — Последнее желание покойника исполнено. Поехали!
РЕШЕНИЕ ПРИНЯТО
Сиволоба увезли, но люди не расходились: никто не понимал, за что его арестовали, и каждый высказывал свои соображения.
Споры прекратила Александра Ниловна.
— За что боролся — на то напоролся! — сказала она, поправляя платок. — Пошли, паны-граждане, до хаты!
Народ стал расходиться по домам.
Александра Ниловна зашла сначала в хлев, где Краснуха лениво пережевывала свою бесконечную жвачку. Взяв в углу грабли, она трижды постучала по доске, закрывавшей лаз на сеновал. Доска приподнялась, и в проеме показалась голова Владика.
— Кто там кричал, тетя Саня?
— Сиволоб визжал! Схватили кота поперек живота! Арестовали! В Гладов повезли…
— Кто же его забрал, тетя Саня?
— Немцы, кто же еще? Так, без штанов, в одних исподних, и увезли!
— Как без штанов?
— А вот так…
— Так он же староста! Немцам служит…
— Бешеные волки завсегда друг на друга бросаются!
Заскрипела калитка, кто-то вошел во двор. Владик поспешно опустил крышку лаза.
— Кого еще бог принес? — Тетя Саня вышла во двор и увидела деда Кручину.
— Заходи, — приветила она его, — хороший гость и в лихие времена — радость!
— Дело к тебе, Ниловна. Парнишку надо переправить в другое место. Без промедления. Сиволоб-то пронюхал, что ты его прячешь. В гестапо он все выложит…
— Ах ты, боже ж мой! — Тетя Саня побледнела. — Да откуда же он, пес шелудивый, пронюхал? Кто тебе сказал?
— Не серчай, Ниловна, не могу я все про все рассказывать. И время не теряй на расспросы!
— Куда же его теперь? Не котенок ведь, за пазуху не спрячешь!
Кручина вытащил из котомки заплатанную, застиранную рубашонку и потрепанные штаны.
— Пусть переоденется в деревенское и спустится вечером огородами к реке, где лодки на берегу. Пусть спрячется под лодкой, ночью я за ним и приду. Он меня уже знает, не испугается.
— Все поняла. Значит, придешь за ним? А я-то узнаю, куда вы его?..
— Узнаешь. Только сейчас поторапливайся! И еще есть до тебя порученье. Собирай и суши грибы немедля. Чтобы запасы были. И другим бабам скажи, чтоб сушили. И сухари сушите. Чтобы в каждой хате были сухари. Понимаешь, к чему дело идет?
Кручина не успел еще уйти, как Александра Ниловна поднялась на сеновал. Она боялась испугать Владика и, бросив на сено одежду, сказала обычным спокойным голосом:
— Говорят, немчура к нам на постой пожалует… Надо тебе, сынок, в другом месте пожить… недолго… Унесут их черти, опять вернешься… Переоденься-ка в эту одежду…
— Куда вы меня, тетя Саня?
— Стемнеет — пойдешь к реке.
— А что мне там делать?
— Спрячешься под лодку. Вечером за тобой дед придет, тот самый, который тебя ко мне привел. Что он скажет, то и делай…
* * *
На другое утро Александра Ниловна взяла большую корзину и отправилась в лес. Она знала: кроме нее, сегодня по грибы отправятся много баб. Только бы немцы не запретили ходить в лес.
В этот самый час Юрась тоже вышел из дому. После истории с политруком оставаться с отцом он не мог. Юрась решил бежать из дому. Забрать Владика и пробираться вместе к фронту. Сегодня же ночью они двинутся на восток.
Перед уходом мальчик зашел в дом за сапогами. На пороге он столкнулся с отцом.
— Перебирайся, сынок, в хату, — дружелюбно сказал Тимофей Петрович. — Владика мы теперь не прячем, чего тебе в шалаше одному скучать?
— Я хочу жить в лесу…
— Почему?
Юрась молчал.
— Приходи хоть ночевать под крышу… Теперь в лесу всякое может быть, особенно ночью…
— Я хочу жить в шалаше, — упрямо повторил мальчик. — Я пришел за сапогами.
— Зачем они тебе?
— Кажется, дождь будет… Хочу пойти в Зоричи.
Тимофей Петрович нахмурился.
— Не время сейчас для прогулок.
— Чего мне бояться? — сказал Юрась вызывающе. — Меня фашисты не тронут. А задержат, — скажу, чей я сын, меня и отпустят…
— Оставайся дома! — жестко сказал Тимофей Петрович. — Ничего ты не знаешь, кого немцы тронут, кого не тронут…
— Знаю. Меня не тронут, а Владика тронут. За то, что его отец дерется с фашистами!
Тимофей Петрович вздохнул, точно ему не хватало воздуха.
— Да, Владику будет плохо, если узнают, кто он… И тете Сане придется ответ держать… Потому и не ходи туда. Не надо привлекать внимание. Слышишь? И вообще я запрещаю тебе ходить в деревню!
Круто повернувшись, Тимофей Петрович вышел из дому и решительным шагом направился по тропинке, что вела в Зоричи. Юрась посмотрел ему вслед.
"Если бы мама знала! — мелькнула у него мысль. — Хорошо, что ее здесь нет!"
Он взглянул на тропинку, по которой только что прошел отец.
— Вот назло пойду! — сказал он вслух. — Пойду и все! Больше он меня не увидит!
Юрась сорвал со стены свою фотографию и скомкал ее. Потом открыл ящик комода. Он опасался, что отец уничтожил его красный шелковый галстук, но галстук лежал на том самом месте, куда Юрась положил его вечером Первого мая.
Он подошел
